– Ты такой тепленький, – сказала она ему.
– Разогреваюсь, когда мне грустно, – объяснил он. – Это научно.
Зоя с мамой по очереди гладили Джону по голове. Раздолбанный металлический вентилятор, который служил их маме для того, чтобы ее убаюкивать, шумно крутился в углу, словно пропеллер старого самолета.
Джона уснул в считаные минуты, и Зоина мать задремала почти сразу же после него. Зоя лежала на боку, и ее мысли продолжали кружиться. Неужели вот это и есть любовь: две четверти удовольствие, две четверти – боль? Зое вспомнилась Вэл, одержимая Глорией. Теперь ей это стало понятно. Она ничего похожего не испытывала с Далласом: ей даже и в голову не пришло бы посвящать пост его ступням. Хотя бы потому, что он почти точно удалял с них волосы восковыми полосками.
Зоя тихо засмеялась, и ее тело расслабилось, одна мышца за другой. Она почувствовала, что за ней наконец вот-вот придет сон.
Но тут Джона, который, оказывается, вовсе не спал, объявил в темноту:
– Я завтра в школу не пойду.
Зоя напряглась.
– Ш-ш! – отозвалась их мать сонным голосом. – Поговорим об этом утром.
– Ладно, но я все равно не пойду, – сказал Джона со всем доступным ему упрямством. – И ты меня заставить не сможешь.
– Мы поговорим об этом утром.
– Знаю, что ты попробуешь меня заставить. А я не пойду. Я ее ненавижу.
Зоя понимала, что ей следует промолчать, вот только сама мысль о том, что Джона ненавидит школу, была совершенно нелепой. Его классный руководитель, мисс Ноэль… он ее обожал. Один раз он даже нарисовал у себя на руке ее портрет, как татуировку.
– Ты ее не ненавидишь, козявка, – сказала она. – Не надо так говорить.
– Раз говорю, что ненавижу – значит, ненавижу! – возразил он.
Он сел на кровати и сбросил одеяло к ногам.
«Черт! – подумала Зоя, – а вот и срыв».
– Джона, держи себя в руках, – попросила ее мать. – Пожалуйста.
– Только я могу знать, ненавижу ли я школу, – не успокаивался он. – И нечего Зое говорить, будто я ее не ненавижу. Раз я говорю, что ее ненавижу – значит, ненавижу.
Зоя встала с постели и зашагала через комнату, позволив себе не менее ребяческую демонстрацию. Ей и так слишком больно. Не хватает еще, чтобы она брала на себя и горести брата. Ну уж нет. Это нечестно. Разве Джона не понимает, что она тоже скучает по Иксу? Не знает, что она ни на секунду не перестает о нем думать?
По дороге к двери она босой ногой лягнула идиотский вентилятор. У нее за спиной Джона сказал:
– Видишь, как она ушла? Даже не попрощалась.
Следующее утро было кошмарным. Зоя не видела Джону: ей надо было распечатать эссе для урока английского, но она слышала разносившиеся по всему дому крики: «Раз говорю, что ненавижу – значит, ненавижу». Он не пожелал есть, не пожелал чистить зубы, не пожелал одеваться. Зоя чувствовала, что у матери кончается терпение. Проходя мимо Джониной спальни, она увидела, как мать пытается его одеть. Джона отказывался ей помогать. Он напрягал все тело, словно участник антивоенной демонстрации.
Зоя поманила мать в коридор.
– Он просто невероятно противный! – возмутилась она.
– Ему больно, Зо, – объяснила ее мама. – Мы все переживаем боль по-разному.
– Ага, а он переживает ее противно, – отозвалась Зоя.
– Короче, я сегодня никак не могу выйти на работу, – сказала мама.
– А ты можешь себе позволить отгул? – поинтересовалась Зоя.
– Нет, но и заплатить няне мне нечем, – ответила та. – Да и кого я могла бы позвать? Все няньки будут в школе, где и полагается находиться детям.
Видимо, Джона их услышал: он крикнул из своей комнаты:
– А может, со мной побудет Руфус? Я не буду противным с Руфусом.
Зоиной матери эта идея не понравилась. Ей не хотелось пользоваться симпатией Руфуса. А вот Зоя сочла этот выход гениальным: ей хотелось, чтобы это утро, этот кризис, эта все усиливающаяся чушь закончились.
Она сама позвонила Руфусу. Похоже, его эта просьба удивила (скульпторов, работающих пилой, редко просят посидеть с детьми), но не успела она извиниться и сказать, чтобы он все забыл, он уже объявил, что идея просто классная.
– Слава богу! – выдохнула Зоя. – Я боялась, ты скажешь, что это просто мрак.
