этому большого значения. С той поры прошло уже шесть лет.
А четыре года назад, через два года после пожара, я проснулся однажды ночью оттого, что кто-то изо всех сил дёргает меня за рукав. Я сел, решив, что это меня будит мой любимый мастиф. Но вместо собаки увидел моего давнего пациента-индуса в длинном сером балахоне, какие носят люди его племени. Он с укором глядел на меня, показывая свою культю. Потом подошёл к моим банкам, которые стояли тогда у меня в комнате, внимательно осмотрел каждую, сердито взмахнул руками и исчез. Я понял, что он только что умер и пришёл за рукой, которую я обещал свято хранить для него.
Ну вот, доктор Хардэйкр, теперь вы знаете всё. Эта сцена повторяется четыре года – каждую ночь, в одно и то же время. В сущности, ничего дурного горец мне не делает, но его появление вымотало меня вконец, я словно подвергаюсь пытке водой. У меня жесточайшая бессонница, я не могу заснуть – лежу и жду, когда он появится. Он отравил мою старость, старость моей жены, которая страдает не меньше меня. Слышите – гонг, приглашают к завтраку, она с нетерпением ждёт нас, ей хочется знать, видели ли вы что-нибудь ночью. Мы безмерно благодарны вам за доброе участие, ведь когда друг разделил наше горе, когда он рядом, пусть даже недолго, одну-единственную ночь, нам легче выносить эту муку, вы убедили нас, что мы с женой не сумасшедшие, а порой нам кажется, что мы теряем рассудок.
Вот какую странную историю поведал мне сэр Доминик – я знаю, многие бы посмеялись над ней и не поверили ни слову, но после того, что приключилось со мной ночью, и после того, что мне довелось видеть раньше, я принял её как совершенную непреложность. Я тщательно всё обдумал, сопоставив с тем, что мне довелось читать и пережить. После завтрака я сказал леди Холден и сэру Доминику, что возвращаюсь следующим поездом в Лондон, чем сильно удивил их.
– Мой дорогой племянник, – воскликнул дядя в величайшем огорчении, – я понимаю, что грубо нарушил законы гостеприимства, навязав вам это злосчастное привидение. Нужно нести свой крест самому.
– Признаюсь, что моя поездка в Лондон и вправду связана с привидением, – ответил я, – но если вы думаете, что ночное приключение вызвало у меня хоть тень неудовольствия, вы ошибаетесь, уверяю вас. Напротив, я прошу у вас позволения вернуться вечером и провести в вашей лаборатории ещё одну ночь. Я горю желанием ещё раз встретиться с этим ночным гостем.
Дяде чрезвычайно хотелось знать, что я затеваю, но я не стал посвящать его в свой план, боясь заронить надежду, которая может не сбыться. Около полудня я уже сидел в своей приёмной и перечитывал то место в недавно вышедшей книге по оккультизму, которое привлекло моё внимание, когда я только купил её.
«Что касается духов, привязанных к земному, – писал автор, – то, если перед смертью они были одержимы навязчивой идеей, эта идея способна удержать их в нашем материальном мире. Эти духи своего рода амфибии, они могут существовать и в этой жизни, и в иной, как черепахи живут и на суше, и в воде. Причиной того, что душа оказывается столь крепко привязанной к жизни, которую покинуло тело, может быть любая сильная страсть. Известно, что такой эффект производят алчность, жажда мести, тревога, любовь, жалость. Как правило, подобные чувства порождаются неудовлетворённым желанием, и если желание удовлетворить, материальная связь слабеет. Описано немало случаев, когда духи преследуют людей с редкостным упорством, но исчезают, стоит лишь выполнить их желание, причём иногда бывает достаточно заменить предмет, которого они добиваются, чем-то сходным».
«Заменить предмет, которого они добиваются, чем-то сходным» – именно над этими словами я размышлял всё то утро: оказывается, я всё правильно запомнил. Вернуть туземцу руку невозможно, а вот заменить другой – это стоит попытаться! Я поехал в Шадуэлл[60], досадуя, что поезд тащится так медленно, к моему старому другу Джеку Хьюэтту, который работал старшим хирургом в больнице для моряков. Не посвящая его в суть дела, объяснил, что мне нужно.
– Смуглую руку индуса! – в изумлении повторил он. – Да зачем она вам, ради всего святого?
– Потом расскажу. Я знаю, у вас в больнице полно индусов.
– Да уж, хватает. Но ведь вам рука нужна… – Он задумался, потом взял колокольчик и позвонил.
– Скажите, Трейверс, – обратился он к студенту-медику, который практиковал в его отделении, – что сделали с руками матроса-индийца, которые мы вчера ампутировали? Я о том бедняге из Ост-Индских доков, которого затянуло в паровую лебёдку.
– Его руки в секционной, сэр.
– Положите одну из них в банку с формалином и передайте доктору Хардэйкру.
Незадолго до обеда я возвратился в Роденхерст со странным предметом, который мне всё же удалось раздобыть в Лондоне. Сэру Доминику я решил пока ничего не рассказывать, однако на ночь расположился в его лаборатории, где и поставил банку с рукой матроса-индийца на полку с того края, который был возле моей кушетки.
Конечно, мне было не до сна, настолько я был заинтригован исходом опыта, который задумал поставить. Я сел, прикрутил фитиль лампы и стал терпеливо ждать ночного гостя. На сей раз я ясно увидел его сразу же, как только он появился. А появился он возле двери: сначала возник в виде туманного облака, но туман быстро сгустился и обрёл чёткие очертания – человек как человек, ничем не отличается от любого другого. Туфли, мелькающие из-под подола серого балахона, были красные и без задников; а, вот, значит, откуда этот тихий шаркающий звук при ходьбе. Как и в прошлую ночь, он медленно прошёл мимо банок на полке и остановился возле последней, в которой была рука. Он шагнул к ней, весь затрясся от радости, снял её и впился в руку глазами, потом лицо его исказилось от горя и ярости, и он хватил банку об пол. Звону и грохоту было на весь дом, но, когда я поднял голову, однорукий
