выделения, которые, окружая песчинку, дают рождение жемчужине; искатель жемчуга поднимает её на поверхность, купец приобретает её и продаёт ювелиру, а тот затем уступает её покупателю. У покупателя её похищают два бездельника, они ссорятся из-за добычи, один убивает другого и сам гибнет на эшафоте. Здесь прямая цепь событий с больным моллюском в качестве первого её звена и с виселицей в качестве последнего. Не попади эта песчинка во внутренность раковины, два человека, со всеми их скрытыми задатками к добру и злу, не оказались бы вычеркнуты из книги жизни. Кто же возьмёт на себя смелость судить, что действительно мало и что велико?
Таким образом, когда в 1821 году дон Диэго Сальвадор подумал, что коль скоро еретики в Англии платят за ввоз коры пробкового дуба, то ему стоит основать фабрику по изготовлению пробок, никому и в голову не пришло, что это может нанести вред интересам части человечества. Когда дон Диэго прогуливался под благодатной сенью лимонных дерев, куря папиросу и обдумывая свой план, он и подозревать не мог, что далеко-далеко, в неведомых странах его решение вызовет столько страданий и горя. Так тесен наш старый земной шар и так перепутаны наши интересы, что человеку и мысль новая не может прийти в голову без того, чтобы не омрачить или не украсить жизнь какого-нибудь бедняги, о существовании которого мы не подозревали.
Дон Диэго был капиталистом, и абстрактная мысль скоро приняла конкретную форму большого четырёхугольного оштукатуренного здания, где две сотни его смуглых соотечественников выполняли работу ловкими, проворными пальцами за плату, на которую не согласился бы ни один английский мастеровой. Через несколько месяцев результатом этой новой конкуренции было резкое падение цен в торговле, серьёзное для самых больших фирм и гибельное для менее значительных. Несколько старых фирм продолжали производство в том же размере, другие уменьшили штаты и сократили издержки; одна или две заперли магазины и признали себя банкротами. К этой последней злополучной категории принадлежала старинная и уважаемая фирма братьев Фэрберн из Бриспорта.
Фирме давно грозило разорение, но дебют дона Диэго в качестве пробочного фабриканта довершил дело. Когда два поколения тому назад первый Фэрберн основал дело, Бриспорт был рыбацким городком, не имевшим ни единого занятия для излишка своего населения. Люди были рады иметь безопасную и постоянную работу на любых условиях. Теперь всё изменилось, так как город вырос в центр большого округа на западе, а спрос на труд и его вознаграждение пропорционально возросли; с другой стороны, когда плата за провоз была разорительна, а сообщение медленно, виноторговцы Экзетера и Барнстопля были рады покупать пробки у своего бриспортского соседа; теперь же большие лондонские фирмы стали посылать коммивояжёров, которые, соперничая друг с другом в приобретении покупателей, добились того, что местные торговцы лишились прибылей. Долгое время положение фирмы было непрочным, но дальнейшее падение цен окончательно решило дело и вынудило её управляющего, мистера Чарльза Фэрберна, закрыть своё заведение.
Был мрачный туманный субботний полдень, когда рабочим в последний раз выплатили жалованье, и теперь старое здание должно было опустеть. Мистер Фэрберн, убитый горем, стоял на возвышении рядом со своим кассиром, который каждому из проходящих мимо его стола рабочих вручал маленький столбик заработанных шиллингов и медных монет. Обыкновенно рабочие уходили сразу же, как только получали плату, словно дети после надоевших уроков; но сегодня они не ушли, а стояли маленькими группами в большой мрачной зале и разговаривали вполголоса о несчастии, постигшем их хозяев, и о печальном будущем, ожидавшем их самих. Когда последний столбик монет был передан через стол и последнее имя проверено кассиром, толпа молча окружила человека, который недавно был её хозяином. Люди ждали, что он скажет.
Мистер Фэрберн смутился, так как не предвидел такого поворота событий и присутствовал при раздаче жалованья просто по вошедшей в привычку обязанности. Он был молчаливым недалёким человеком, и неожиданный призыв к его ораторским способностям сильно его озадачил. Он нервно провёл длинными белыми пальцами по худой щеке и взглянул подслеповатыми водянистыми глазами на обращённые к нему серьёзные лица.
– Мне жаль, что нам приходится расстаться, друзья мои, – начал он надтреснутым голосом. – Плохой это день для всех нас и для Бриспорта. В течение трёх лет мы терпели постоянные убытки в делах. Мы продолжали дело в надежде на перемену к лучшему, но оно шло всё хуже и хуже. Ничего не остаётся, кроме как отказаться от предприятия, чтобы не потерять того немногого, что ещё осталось. Надеюсь, что вам всем в скором времени удастся найти какую- нибудь работу. Прощайте, и да хранит вас Бог!
– Да благословит вас Бог, сэр. Да благословит вас Бог! – закричал хор грубых голосов.
– Грянем трижды «ура» в честь мистера Чарльза Фэрберна! – крикнул красивый молодой парень с блестящими глазами, вскакивая на скамью и размахивая шапкой.
Толпа ответила на призыв, но в её крике не было того воодушевления, какое звучит, когда сердце переполняет радость. Затем рабочие направились на улицу. Выходя, они оглядывались на длинный ряд столов и усеянный пробками пол, но больше всего – на печального одинокого человека, лицо которого вспыхнуло при грубой сердечности их прощания.
– Гаксфорд, – сказал кассир, дотрагиваясь до плеча молодого человека, который предложил толпе прокричать «ура», – управляющий хочет поговорить с вами.
Рабочий вернулся и остановился перед бывшим хозяином, смущённо вертя в руках шапку. Толпа продолжала, теснясь, идти к выходу, пока в дверях никого не осталось и тяжёлые клубы тумана без помех не ворвались в покинутую фабрику.
– А, Джон! – сказал мистер Фэрберн, внезапно выходя из задумчивости и беря со стола письмо. – Вы работали у меня с самого детства и доказали, что заслуживаете доверия, которое я вам оказывал. Думаю, не ошибусь, если скажу, что внезапная потеря заработка повредит вам больше, чем многим другим из моих бывших рабочих.
