считать лёгкого кашля.
– И…
– «И»?..
– И лёгкого чиха. И лёгкого пота. Лёгонького.
– Пожалуй, – признал Кави. – Но вполне очевидно, что сии признаки лёгкого нездоровья не могли столь быстро переродиться в жар и глубокую обморочность, кои мы имеем несчастье наблюдать теперь.
– Нервный, – раздумчиво проговорил Немец, – думает много, питается паршиво, телосложение астени… короче – дрищ.
Очередное незнакомое слово прозвучало мрачно, как если бы сама судьба устами капитана выносила Дурте смертный приговор. Принц, разумеется, и не подумал испытать какой-либо из оттенков отчаяния – ибо искренно полагал отчаяние эмоцией постыдной и недопустимой. Но сударь капитан на этом не остановился.
– Иммунитета никакого, – мрачно промолвил он, протирая ладони влажной тряпицею, – а чёрт его знает, что я там с собою приволок…
– Оружие, одежду… – добросовестно принялся вспоминать Кави.
– Помнишь тот холм, где мы после взрыва-то очутились? – не слушая, спросил Немец. – Ну, с нефтью, помнишь?
– Суров Холм, сударь капитан, разумеется.
– Как думаешь – молодой дотуда доберётся? На своих двоих, и чтоб никому не попасться.
– Вполне, отчего же, – с некоторым недоумением пожал плечами принц. Как будто лесной эльф, задавшийся целью остаться неприметным в лесу, может сей цели не достигнуть. Цель же… – О! Вы говорите об оставленном нами секрете? Том малом ларце из гладкого оранжевого дерева?
– Соображаешь, – одобрительно сказал сударь капитан, – горжусь тобой. Кави! Молодой! Ставлю боевую задачу…
– Ваше беспокойство лишено всяких оснований, сударь капитан, – сказал принц, наблюдая, как младший последний раз машет им рукой и скрывается за ближайшим взгорком. На душе сделалось определённо тоскливо. – К утру обернётся.
– А что, эльфы все в темноте-то видят?
– Увы, только лесные. В городских семьях ночное зрение постепенно утрачивается за ненадобностью.
– Правильно, – хмыкнул Немец, – «за ненадобностью». Пойдём-ка в дом.
За время их отсутствия несчастный Дурта снова пришёл в себя и теперь тяжело ворочался, пытаясь хоть чуть удобнее устроиться на низком ложе. Достойный мудрец поднял на входящих воспалённые глаза, попытался было изречь какую-то очередную мудрость, но тут же и зашёлся в приступе мучительного мокрого кашля.
Немец терпеливо дождался, когда сипящие и булькающие звуки немного стихнут, и, протянув руку, ощупал высокий лоб с крупными каплями испарины. Дурта поморщился, но каким-либо иным образом возмущения не выказал. Казалось, он – вопреки очевидному – никак не может поверить в собственное внезапное нездоровье. Кави припоминал, что мудрец действительно хворал весьма редко… о да, пожалуй что и ни разу за всё время их знакомства – там, в будущем.
– Рановато лысеешь, Дурта, – осуждающим тоном произнёс сударь капитан. – Лысый мудрец никому не нужен, запомни.
– Эээ… – только и нашёлся ответить недужный.
Кави, много более привычный к своеобычным манерам капитана, тихонько рассмеялся.
– Жар, вижу. Мокрота отходит… Здесь болит?
– Здесь… и здесь, – подтвердил Дурта, вяло указывая на разные участки собственной груди.
– Угу, – пробормотал Немец, перехватывая его запястье, – тихо…
Несколько долгих мгновений все молчали; сударь капитан держал тонкую руку своего случайного пациента. Кави поймал взглядом страдальчески прищуренные глаза Дурты и улыбнулся так тепло и ободряюще, как только умел.
– Я не доктор, – сказал сударь капитан, закончив слушать кровяную жилку, – но пневмония, уверен.
– Эээ… давайте проясним: «пневмо» – это, как понимаю…
– Лёгкие, Дурта, лёгкие. Не душа.
– Не душа? – протянул достойный мудрец таким разочарованным тоном, что будь у принца хотя бы малейшие сомнения в серьёзности лихорадки – они немедля рассеялись бы.
Увы, сомнений и так не оставалось.
Немец поднял и встряхнул тыкву с подслащённым чиндом.
– Как можно больше пей. Что? Разговорчики. Пойдём, принц.
На крыльце сударь капитан остановился, похлопал себя по карманам и дёрнул щекой. Вполне бездумно, по известной уже Кави привычке, пробежался пальцами по своему «калашу» – последнее время с оружием Немец не расставался, словно человека угнетало сознание неопределённой, но близкой опасности.
