Цветок Трех Миров

Вели себя берсерки деловито. Один остался наблюдать, описывая круги на приличной высоте. Другой быстро понесся куда-то. Стал маленькой, почти неразличимой точкой – и вдруг, развернувшись, полетел обратно.

– Что он делает? – удивился Кирюша. – Ты уж, дядя, определись! Ничего непонятно!

– А по-моему, очень даже понятно. Показывает кому-то дорогу, – кисло пояснил Влад Ганич.

– Кому?

– А вот скоро узнаем.

Ганич не палил попусту, как Макар, не суетился, не разглядывал валун, а спокойно пересчитывал оставшиеся у него пнуфы. Вообще Влад как-то преобразился.

– Четыре. Но едва ли нам дадут перезарядиться четыре раза, – сказал он.

Сашка кивнул, соглашаясь с ним. Он уже оценил, что Ганич стреляет всегда четко и наверняка. Мозг-калькулятор – хорошее добавление к твердой руке, а пониженная эмоциональность вполне заменяет спокойствие. Пока Макар горячится и мажет, Ганич перезаряжается и стреляет.

Сашка забрал у Рины камень, который она несла в руках, и вложил цветок в одну из впадин валуна. А дальше они просто стояли и смотрели. Лишь одна из пчел взлетела и, ухитрившись не соскользнуть, уселась на бутон цветка.

– Как она это сделала? К нему же невозможно прикоснуться! – воскликнула Рина, обращаясь к Владу как к главному специалисту по пчелам.

– Это ты пчеле скажи! – отозвался Ганич.

Спустя секунду к первой пчеле присоединилась вторая, затем третья. Пчелы пересаживались на лепестки, нарушая все законы опережающего времени. Цветок тяжелел и прогибался под их тяжестью. Алая сердцевина кренилась. Когда она коснулась валуна, покрытый мхом камень вспыхнул. Поначалу это была лишь точка, как если бы на валун капнули расплавленной лавой. Точка разрасталась. От нее по камню расходились волны, и он, казалось, согревался. Но тепло это было особого рода. Капли воды, стоявшие в трещинах, не испарялись. Разве что мох в углублениях светлел, меняя оттенок. Затем цветок вспыхивал вновь, и опять вспыхивала светлая точка.

Шныры отпрянули.

– Сила закладки просачивается в наш мир по капле! – прошептала Рина и вдруг, ойкнув, схватилась за запястье. Нерпь пылала так, что фигурки обжигали руку. Особенно сильно пламенел гепард.

Макар в панике грыз зубами шнуровку своей нерпи. Ему мерещилось, что его рука сейчас поджарится. Умная Фреда мизинцем подсунула между нерпью и кожей лист подорожника и самодовольно усмехнулась. Даня – тот и вовсе обошелся без подорожника. Сделал руку частично прозрачной, чтобы тепло фигурок не обжигало, а перетекало в тело.

Цветок продолжал перекачивать в валун силу закладки с двушки. Вначале он делал это по каплям, затем силы хлынули потоком, и в какой-то момент огромный валун оторвался от земли, на миг зависнув в воздухе. Казалось, его настолько распирает от сил, что он едва может удержать их в себе.

– Эта закладка мощнее шныровской, – оценивающе сказал Ганич.

– Не просто мощнее, – назидательно поправил Даня. – Она… гораздо… мощнее… чем шныровская… была когда-либо…

Речь Дани, обычно быстрая, звучала сбивчиво. После каждого слова он делал паузу, забывая, что хотел сказать. Сияние закладки охватывало всех. Даже Гамов перестал с тревогой посматривать на берсерка на гиеле, который описывал над лесом петли, следуя над дорогой и словно показывая ее кому- то. Гамов смотрел лишь на закладку и то протягивал к ней пальцы, то отводил их в растерянности, не прикасаясь к валуну.

Золотые пчелы сверкали. Даже те из них, что прежде были тусклыми, с царапинками, с небольшими дефектами крыльев, теперь сияли так, что приходилось щуриться, чтобы смотреть на них.

Сашке почему-то вспомнилось, что в детстве он обожал лизать батарейки. Причем не круглые, а квадратные, которых сейчас и в продаже не найти. Контакты-проволочки там располагались рядом, и если лизнуть, язык ощущал кисловатое пощипывание и ноздри забивались запахом смолы. «Что ты делаешь?! Нормальные люди так не поступают! А ну дай сюда!» – говорила его мама, которая тогда была жива, и… в свою очередь, не удержавшись, лизала батарейку.

У Рины исчезло ощущение времени. Настоящее, будущее, прошлое – все соединилось в одной все вмещающей точке. Как и Сашка с батарейкой, она провалилась в прошлое. Увидела слепую женщину с добрыми руками – маму. Мама шарила рукой по одеялу и искала ее, Рину, тихо лежащую под кроватью и вместо себя подложившую подушку. Мама через одеяло гладила подушку и говорила ей: «Девочка моя!» Рина же – хотя разве тогда она была Рина? – под кроватью в восторге дрыгала ногами и хихикала, не понимая, что слух у слепых чуткий и уж подушку от человека отличить они более чем способны.

Рина вздрогнула, очнулась. И сразу исчезли и кровать, и нагретый солнцем паркет, и мама. Рина увидела Сашку, который гладил рукой валун по выступу, напоминающему медвежий нос. А вот и Макар. Он почему-то стоял рядом с закладкой на четвереньках, бодал ее лбом и глупо улыбался… Интересно, что ему мерещилось? Рина засмеялась было, но, посмотрев на свою куртку, поняла, что и сама сейчас ползала по земле, забираясь под воображаемую кровать.

Фреда разговаривала с валуном, потрясая в воздухе пальцем. Рина придвинулась поближе, ожидая услышать вечные истины, но оказалось, что Фреда