стало в порядке как миленькое. И мертвец сам бы ожил. Еще небось извинялся бы потом за доставленное беспокойство. А от моих желаний никакого толку… разве что, на Темной Стороне он есть. Но не тащить же его туда? К тому же Сотофа велела ничего не пытаться делать. Но вдруг?..
К счастью, я не успел начать спасательную операцию. Вернее, просто не смог собраться с силами. Очень уж был растерян, что с точки зрения моего друга Шурфа, крупного специалиста в вопросах жизни и смерти, означает: сам почти мертв.
Но это я понял только когда вернулся к жизни. Так внезапно и неожиданно, что сперва показалось, всегда таким был – бесконечно счастливым, звенящим от веселого напряжения, похожего на безмолвный смех. А потом запоздало осознал, что и счастье, и звон не мои. Но все равно в каком-то смысле мои: что однажды с тобой случилось, твое навек, – вот о чем я думал, пока моя голова со свойственной человеческому телу медлительностью поворачивалась к источнику этой живительной радости. Вернее, к двум источникам сразу.
Леди Сотофа пришла – быстро, как обещала. И она была не одна.
В первый момент я чуть было не спросил, зачем она притащила на крышу Базилио. Девочка уже один раз видела труп дорогого ей человека, для общего развития вполне достаточно. Но это, конечно, была не она. Даже не то чтобы очень похожа, просто тоже рыжая, с круглыми фиалковыми глазами и вздернутым носом. Но в остальном совсем другая, очень взрослая женщина. И, по моим ощущениям, в гораздо меньшей степени человек, чем наша овеществленная иллюзия. Впрочем, не только она. Чем любое заплутавшее на наших улицах сновидение, бессмертные кейифайи, потомки грибов- оборотней, Одинокие Тени и камни Холоми, которые, говорят, иногда по-соседски навещают во сне старейших узников, вежливо приняв привычный им человеческий облик, чтобы никого не пугать; насчет последних, впрочем, точно не знаю, меня никто из них пока не навещал.
Я во все глаза смотрел на это удивительное существо, зачем-то прикинувшееся нормальной человеческой женщиной с трогательными веснушками на курносом носу, а она уставилась на меня, удивленно моргнула, подошла, по-кошачьи боднула в плечо, сказала: «Отдай мое сердце!» – коротко рассмеялась, явно наслаждаясь моим замешательством, а потом повернулась к Гэйшери, и тогда все, включая меня или даже начиная с меня, перестало для нее существовать.
Какое-то время рыжая просто стояла рядом с телом Гэйшери и смотрела на него так внимательно, словно во всем Мире для нее не существовало больше ничего. Я довольно много знаю о концентрации внимания, все-таки внимание – один из важнейших инструментов магии; сам я, можно сказать, еще начинающий, но вокруг меня всегда хватало настоящих мастеров. Однако прежде я и вообразить не мог настолько полной концентрации, так решительно отменяющей все, кроме единственного объекта, что поневоле начинаешь опасаться исчезнуть навсегда вместе со своим домом, площадью, где он стоит, соседними улицами, Старым и Новым городом, Соединенным Королевством материком Хонхона, на котором вся эта красота размещается, и окружающими его морями – только потому, что какая-то рыжая тетка забыла о вашем существовании. Ей стало не до того.
Наконец она склонилась над Гэйшери, взяла его за грудки, встряхнула так, что голова со стуком ударилась о черепицу, и сказала, не то чтобы очень громко, но так яростно, что даже сторонний свидетель в моем лице едва не наложил в штаны:
– Не смей нарушать договор!
Гэйшери тут же открыл глаза и улыбнулся, как человек, впервые проснувшийся рядом с возлюбленной. Или как ребенок, которого разбудила мать. Или как только что воскрешенный мертвец, каковым он, строго говоря, и являлся.
– Дайшечка, – сказал он. – Не серчай на меня, дружище. На этот раз не нарочно. Просто немножко не рассчитал.
Сейчас у него был всего один голос, такой глубокий и бархатный, что, будь моя воля, сутками его слушал бы. И ничего другого бы не желал.
– Знаю я твое «немножко», – отмахнулась рыжая. – Вечно у тебя так: пошел на мельницу за мукой, по дороге три усадьбы прогулял. Ну и будешь теперь валяться до ночи, как лесной скархл после попойки в городе, кто ж тебе виноват.
– Я должен был исправить одну ошибку, – объяснил ей Гэйшери. – Не скажу, какую, самому теперь стыдно. Тебя при этом не было, вот и хорошо. Ненавижу жить виноватым. Надо сразу все исправлять.
– Чучело ты, – вздохнула она. – Чучелом родился, чучелом и помрешь. Пойду отсюда, пока тебя не прибила, руки чешутся. Будешь возвращаться – прибавь к тому дню, когда убежал к Сотофе как минимум сутки, дай мне остыть.
– Да ради тебя хоть полгода.
– Я тебе дам полгода! – рыжая поднесла к его носу маленький загорелый кулак, и оба расхохотались, да так, что от их смеха загорелось проплывавшее над крышей облако.
Я зачарованно уставился на этот небесный пожар, а когда облако погасло и осыпалось на наши головы золотым пеплом, рыжая уже обнимала леди Сотофу и что-то шептала ей на ухо, а та, улыбаясь, кивала. Обе при этом почему-то с заговорщическим видом косились на меня. Я открыл было рот, чтобы сказать… честно говоря, сам не знаю, что я собирался сказать этой рыжей. Может быть, просто поздороваться. Или запоздало ответить, что я не брал ее сердце, но если очень надо, могу отдать свое. Или спросить, кто она такая. Или предложить ей кофе – если Гэйшери понравилось, может, оценит и она, ясно же, что эти двое одним миром мазаны. Тем самым Миром, каким он был восемьсот тысяч лет назад.
Но пока я думал, она просто исчезла, не попрощавшись. Впрочем, я уже понял, что излишней церемонностью древние маги особо не грешат… не грешили. Очень трудно все-таки думать в прошедшем времени о тех, кто есть для тебя вот прямо сейчас. Жуткая путаница с этими Мостами Времени, о них никому кроме безумных математиков вроде леди Тайяры лучше бы вообще не знать. Но все равно хорошо, получается, что Гэйшери их не отменил. А то как
