ногами в бок, одновременно сильно потянул захваченную руку на себя, не выпуская из пальцев острие фуникулерки. В результате мы разлетелись в разные стороны, и я здорово грохнулся об стену, но и мой визави получил глубокую резаную рану плеча. Я вскочил на ноги и оказался лицом к лицу с големом. Краем глаза я увидел, как кружат, будто в диковинном танце, Игнатий и чужестранец в чалме, сжимая в руках не по росту длинные ножи.
Но мне быстро стало не до чужой схватки, ведь мой глиняный «друг» времени зря не терял, он протянул руки с растопыренными пальцами к моей шее, и я избежал смертельного захвата каким-то чудом! Несмотря на промах, голем изловчился и ткнул двумя пальцами мне в кадык. Удар вышел несильный, он только проскользил по «адамову яблоку», но «шлакоболок» я все же проглотил[116], что очень сильно меня разозлило и подзадорило! Ну, держись, супостат!
Громила полностью полагался на свою огромную силу и продолжал переть на меня «буром». Я отклонил предплечьем его вытянутую руку в сторону и со всей дури, на какую только был способен, треснул голема снизу в квадратный подбородок. Несмотря на искусственное происхождение, детина на секунду замешкался, видимо, переваривая ощущения от встречи с бескомпромиссной десницей вашего покорного слуги. Этой секунды мне более чем хватило для того, чтобы зайти ему за спину, схватить сзади за шею, подбить носком ноги вражеское колено и повалить эту живую статую на пол. Я сдавил его шею и стал усиливать нажим, придерживая стопами могучие бедра. Человек бы отъехал в мир Морфея уже через полминуты. Но волосатое чудище демонстрировало недюжинную выносливость: мало того, что это чудо магии даже не пыталось потерять сознание, оно потихоньку высвобождалось: сбросило мою стопу с правого бедра и правой рукой постепенно оттаскивало мое запястье от своего горла, одновременно отползая вправо и используя свое огромное тело как рычаг.
Ах ты, безмозглая тварь! Именно этого я и добивался! Как только его правое запястье оказалось недалеко от моих глаз, я тут же схватил зубами надпись «жи», откусил небольшие синие буквы вместе с кожей и плюнул этим кровавым комком насколько смог далеко: до противоположной стены.
Мощный толчок сотряс весь острог, как судорога неумелого пловца. Тело голема затвердело, стало как будто тяжелее, при этом челюсть его отвалилась, и необъятная пасть издала чудовищный вой на невероятной и особенно противной ноте, которая заставляла дрожать не только меня, но и стены вокруг. Я отпихнул скульптуру в сторону, и она раскололась на три части, но выть не перестала. Я разбил глиняную голову, с удовольствием сокрушая эту примитивно слепленную харю тяжелыми башмаками, но и это не заставило этот вопящий кувшин заткнуться! Звук, казалось, шел отовсюду и терзал, и резал, и заставлял мотать головой и затыкать уши пальцами.
Игнатий и его иностранный противник стояли на коленях, обняв руками головы, их оружие валялось рядом с ними. Я подобрал причудливо изогнутый кинжал чужеземца и соскреб с левой руки голема, которая теперь валялась отдельно от тела, слово «вой».
Изнуряющий душу и тело звук прекратился, глиняные части рассыпались в песок.
Игнатий не стал терять время понапрасну, подхватил свой нож и с размаху опустил его рукоять прямо на темечко своего чалмастого противника. Хоть ткань диковинного головного убора и смягчила удар, но колени иностранца подогнулись. Тело в синем халате беспомощно распростерлось на полу, натурально потеряв тапки.
«Тюремный» был легко ранен в руку и грудь, кровь из порезов едва сочилась, так что и беспокоиться было не о чем. Но несмотря на повреждения, на физиономии Игнатия сияла усмешка во все тридцать два зуба, он весь аж лоснился от удовольствия!
– Ну, Васька, спасибо, родной! Таких зверей матерых взяли!!! – завопил «тюремный», тряся своими ручонками мою десницу. – Жаль, теперь же не могу тебя поблагодарить как следует: всю тюрьму, громила песочный, переполошил! Счас разбегаемся! А позже обязательно увидимся!!!
Как только местный «хозяин» тираду закончил, тут же подхватил бездыханное тело своего «коллеги» и исчез.
С грохотом распахнулась дверь камеры, меня подхватил за локоть давешний охранник и потянул по коридору, причитая что-то бессвязное и жалобное о своей нелегкой судьбе. О подлых и низких людишках и нелюдях, которые втравили сиротинушку в блудняк, а сами копейки платят, никакой благодарности, сами мед жрут и вина пьют заморские, а люди трудятся да только на водице с черствым хлебом живы, и т. д… При этом он не забывал о работе: на ходу застегивал на мне железа?.
Свою арию служитель пенитенциарной[117] системы исполнял с изрядным мастерством и умением, мне даже захотелось в момент душевной слабости, вызванной особо изысканным пассажем умелого попрошайки, выдать ему какое-то количество серебра, но… к несчастью для вымогателя, все деньги у меня изъяли при аресте. Но охранник будто мысли мои читал:
– Знаю, сейчас в карманах у тебя ветер гуляет, но ты человек непростой, долго тут не задержишься! Ты пообещай просто, что не забудешь меня в час, когда с тюремной скамьи на коня богатырского пересядешь!
– Как звать тебя и чего ты хочешь? – нехотя спросил я, поневоле подсчитывая гипотетические убытки. Хоть бы золота попросил, его мне не жалко!
– Зовут меня зовуткой, величают уткой, – неприятно ухмыльнулся охранник, – рано тебе мое имя знать. Не на берегу речном рыбу удим, давай выйдешь, а там уж и я объявлюсь с именем-званием и всем, чем положено. А до той поры просто пообещай, что в харю мне не плюнешь, а встретишь и поможешь как товарищу. Идет?
– Договорились, – ответил я, мысленно махнув на эту просьбу рукой: когда это еще будет…
– Вот и ладненько, вот и славненько, – заегозил дубак[118], открывая мне дверь камеры, и с поклоном тут же ее
