Трудно было определить, являлся ли дед психом до этого или крыша поехала у него уже здесь. Не рассчитывая, что он поймет английский или любой другой известный Кальтеру язык, лучник без лишних слов натянул тетиву и пустил стрелу… Нет, не в старика, конечно же. Она воткнулась в землю прямо у него перед носом. После чего выяснилось, что он еще не окончательно утратил разум. Вытаращившись на стрелу испуганными глазами, оборванец тут же прекратил дергаться, встал с четверенек на колени и, подняв руки вверх, дал понять, что сдается.
Не ожидая от психа столь беспрекословного послушания, Кальтер даже немного растерялся.
– Дьявольщина, – выругался он по-русски, накладывая на всякий случай на тетиву новую стрелу. – Как бы это понятнее спросить тебя о том, кто ты такой и что здесь делаешь…
Глаза старика округлились еще больше – хотя, казалось, куда уж больше-то! – подбородок и руки задрожали, и он, указав на Куприянова трясущимся пальцем, вымолвил:
– Невероятно! Этого просто не может быть!
«Чего не может быть, старый ты хрен?» – хотел было спросить его Кальтер. Но не спросил, потому что его вдруг озарило, что седобородый оборванец тоже говорит с ним по-русски. И тоже на чистейшем и современном – том самом языке, который был для Куприянова родным и на котором он общался с Серегой.
– Вы что – русский? – поинтересовался Кальтер. Сам того не желая, он непроизвольно перешел на «вы», хотя до этого вовсе не собирался любезничать со странным типом. Который явно был причастен и к диким крикам, и к нападению на компаньонов черного тумана.
– Кто я, простите? – переспросил дед, как будто он понятия не имел, на чьем языке разговаривает. – Русский? Нет-нет, что вы! С чего вы вообще это взяли?
– То есть как – «с чего»? Но ведь вы прекрасно меня понимаете и отвечаете мне по-русски! – опешил во второй раз Куприянов.
– А, вон оно в чем дело! – осенило старца. Чего нельзя было сказать о его собеседнике, который с каждым его ответом запутывался все больше и больше. – Прошу прощения, но я так долго не встречал людей, что успел запамятовать: у вас ведь еще не развиты способности к мультиконтактному общению. В связи с чем вам приходится терпеть ужасные неудобства, разговаривая на тысячах разных языков. Давайте я сразу объясню вам, что к чему, дабы избежать лишних расспросов. Я не понимаю ни один из ваших языков и не говорю на них. Я знаю лишь один-единственный язык, но вы его тоже вряд ли поймете, поскольку он… Нет, он не сложен – он просто другой. Впрочем, не важно. Все, что от вас требуется – это смириться с неоспоримым фактом: в моем присутствии вы можете полностью забыть обо всех языковых условностях. Вообще не думайте об этом анахронизме: речевых барьерах. В моем мире эти примитивные ограничения давным-давно преодолены так же, как в вашем мире, полагаю, давно никто не обнюхивает друг друга при встрече, не ловит блох зубами и не пьет грязную воду из луж… О, а вот и еще трое героев! Хм, кажется, насчет ловли блох я ошибся – кое для кого из ваших друзей это явно не пережиток, а любимое хобби!..
Заметив с дерева, что Бег Лец не только не убил бородатого «сприггана», но еще и ведет с ним задушевную беседу, Серега, Джон и Кан подумали, что им тоже не помешает в ней поучаствовать. Однако, когда они спустились на землю и приблизилась к Кальтеру и его пленнику, на лицах троицы появилось огромное недоумение. Еще бы, ведь оказалось, что Огилви и Вада превосходно понимают не только оборванца, но также Сквозняка и Кальтера! Равно как Серега с Кальтером вдруг обнаружили, что горец и самурай говорят на понятных им языках!
В общем, следующие пять минут они потратили на то, чтобы урегулировать стихийно возникшие между ними языковые вопросы. Или, говоря по- простому, самые умные компаньоны объясняли самым дремучим, почему вдруг Бег Лец и Поп Рыгун внезапно заговорили на шотландском и на японском языках. А также почему Кан заговорил на языке Джона, а Джон – на языке Кана.
Все это выглядело для горца и самурая натуральным колдовством, с которым они опасались связываться. Огилви даже предложил не рассусоливать почем зря, а просто взять и убить старца, заморочившего всех своей магией. Но тут Вада неожиданно для всех встал на сторону калек, резонно заметив, что убивать колдунов в заколдованной стране без веской причины очень неразумно. Тем более что старик не причинил компаньонам никакого вреда. Разве только наградил их звоном в ушах да потрепал им нервы, но для настоящих воинов такие мелочи уже не считались уроном.
Оставшись со своим кровожадным мнением в одиночестве, Джон лишь раздосадованно всплеснул руками и обругал компаньонов мягкосердечными слизняками. Обругал, забыв ненароком, что теперь все его прекрасно понимают. И когда на него уставились три пары недовольных глаз, он был вынужден выругаться еще раз, только уже в свой адрес. Извинения от него, разумеется, никто не дождался, да и не потребовал – не время было отвлекаться на пустяковые личные обиды. Всех удовлетворило и то, что Огилви смутился, осознав, что необдуманно вырвавшиеся у него слова теперь всем понятны, а это для такого грубияна, как он, вполне могло сойти за извинение.
Старец все это время так и продолжал стоять на коленях. Напустив на себя блаженный вид, он терпеливо помалкивал и не мешал компаньонам объясняться. Он даже не изменился в лице, когда горец предложил его прикончить, – видимо, был абсолютно уверен, что до этого не дойдет. И когда разобравшиеся с новой порцией чудес союзники вновь обратили внимание на пленника, тот глядел на них без опаски, будто на старых друзей, хотя его дальнейшая судьба все еще оставалась под вопросом.
– Кто ты такой и что тут делаешь? – первым делом поинтересовался у него Кальтер.
– Вопрос уместный, только, боюсь, я не смогу вам на него ответить, – развел руками старик.
