боли, принял нелегкое для себя решение подняться. Ему показалось, что как раз этого римляне от него и ждали. Почему и не хотели даровать ему быструю смерть, пригвоздив его мечами к земле.
Встать на ноги с подрезанными связками у Куприянова при всем старании не получилось бы. Но он был не гордый и вполне мог постоять на коленях. Ну а для, так сказать, утешительной гордости ему хватало того факта, что он пережил всех своих компаньонов. А также удостоился от врагов того, чего не заслужил даже благородный Кан Вада – не умереть от ударов в спину. По крайней мере, легионеры отказались казнить пленника таким способом. Что, впрочем, не обещало ему более приятную и легкую смерть. Равно как помилование, хотя робкая надежда на это у него все же теплилась.
Весь израненный и окровавленный, он кое-как поднялся на колени и взглянул в лица своих победителей. Лица эти были исполнены равнодушия и не выражали практически ничего, хотя в бою они вполне натурально кривились от ярости и боли. Но Кальтеру было уже наплевать на то, как относятся к нему римские солдаты. Даже если они просто развернутся и уйдут, оставив его здесь, он все равно через час-полтора умрет от потери крови. У него не осталось сил не только на то, чтобы куда-то идти, но и на то, чтобы перевязать свои раны. Нет, он, конечно, попробует это сделать. И будет бороться за свою жизнь до последнего, если ему все-таки ее оставят. Однако он не вчера родился, повидал на своем веку достаточно ран и мог с полной уверенностью сказать, какова была его вероятность выжить.
Едва Кальтер поднялся, как стоящие напротив него солдаты расступились, пропуская вперед огромного легионера. Он не походил на военачальника, поскольку носил такие же доспехи, как его собратья, и был вооружен простым солдатским мечом. Который громила извлек из ножен сразу, как только приблизился к Кальтеру.
Кальтер молчал, поскольку ему было нечего сказать римлянину, взирающему на него с высоты своего немалого роста. Римлянин также помалкивал. И, судя по отсутствию у него на лице эмоций, не испытывал никакого желания беседовать с израненным пленником. Меч его не был обагрен кровью – стало быть, он не участвовал в битве или же она закончилась до того, как он в нее ввязался. Но громиле все-таки позволили встретиться с последним выжившим врагом. И если не для поединка чести, выйти на который Кальтер был уже не в состоянии, то, значит, с другой целью. Тоже вполне понятной и предсказуемой. Настолько понятной и предсказуемой, что удивляться ей уже совершенно не приходилось.
Отступив влево, легионер коснулся лезвием меча шеи Кальтера сзади – видимо, чтобы получше прицелиться для удара. После чего ухватился за рукоять обеими руками и, подняв меч над головой, замахнулся им так сильно, как только смог.
–
…И оно же – последнее, что он сказал в своей жизни за миг до того, как гладиус римлянина стремительно опустился и его голова с мерзким хрустяще- хлюпающим звуком отделилась от тела. Причем он не только успел почувствовать удар и расслышать этот звук, но даже заметил стоящий на коленях собственный обезглавленный и залитый кровью труп.
Еще несколько мгновений упавшая на траву, отрубленная голова Кальтера жила и глядела на мир тускнеющими глазами. А затем все исчезло, и наступила тьма…
Холодная, густая и вечная…
Глава 36
Погодка в раю была не особо теплая, но в целом комфортная. И солнце поигрывало лучами довольно приветливо, пусть даже по небу там и сям ходили хмурые тучки. Ландшафты тоже не особо радовали глаз: скалистые горы, чьи склоны у подножия были покрыты сухой травой и кустарником, а выше они становились крутыми и каменистыми. На вершинах самых высоких гор лежал снег, однако, судя по еще не облетевшей желтой листве на кустах, в раю стояла ранняя осень. Впрочем, она могла быть здесь и всегда – не самый худший вариант для загробной жизни, если задуматься.
Еще тут было море, до которого, правда, требовалось сначала дойти. Его гладь виднелась далеко внизу, в разрывах горной гряды, тянувшейся вдоль морского побережья. А Кальтер находился сейчас на горе, что возвышалась за этой грядой и была значительно выше нее. Сидел он, правда, не на горной вершине, а на пологом участке склона, смотревшего в сторону моря. Всего таких участков было несколько, и этот располагался выше остальных. Пожелай Кальтер взобраться на вершину, он устроил бы здесь последний привал накануне предстоящего восхождения. Но он, судя по всему, не собирался этого делать. Напротив, если судить по его странной одежде – аквалангистскому гидрокостюму, – он собирался заняться дайвингом. И потому было тем более непонятно, на кой хрен он приперся так высоко в горы, отойдя от берега на добрых полтора десятка километров.
Первое, что сделал Кальтер, когда очнулся и осознал, где находится, это схватился обеими руками за голову. И неудивительно. Слишком свежи были воспоминания о том, как римский меч отсек ее с плеч, а в ушах все еще стоял омерзительный звук, который при этом раздался. Но нет, оказалось, что в рай Куприянова выпустили не обезглавленным, а в нормальном виде. Если, конечно, не считать сбитых в кровь босых ног, ссадин на правой руке и… протеза на левой! Странно, но высшие силы, которые прирастили голову Кальтера на прежнее место, не оставив у него на шее даже шрама, и залечили все его серьезные раны, почему-то не смогли вернуть ему руку, утраченную несколько лет назад. В чем была загвоздка, хотелось бы их спросить? Им не удалось отыскать ту конечность или у нее попросту истек срок годности?
А, впрочем, черт с ней, с этой рукой. Вынырнувшему из холодного мрака смерти Кальтеру было негоже придираться к своим спасителям из-за такого пустяка. А также из-за того, что подаренный ему рай выглядел точь-в-точь как то проклятое место, где он прожил последние дни и обрел свою погибель. В
