превратился в дым и вылетел в каминную трубу.
Из горла Блюмкина вырвался хриплый вздох.
- Допустим, - тихо сказал он. - Допустим, что это так. Но ведь вы помните, что там было написано! И вы можете восстановить его по памяти!
Николай Степанович пристально посмотрел чекисту в глаза и покачал головой:
- Нет. Это невозможно. Я делал свои записи под влиянием наркотических трав, в состоянии эйфории и экстаза. А после - почти не перечитывал. Но даже то, что я читал, я не помню. Строки были очень сумбурны. Ни ясных образов, ни четких сообщений. Хаос слов и видений.
Блюмкин мучительно поморщился.
- Послушайте, Гумилев, - с досадой проговорил он, - вы же умный человек. Поймите же вы наконец, что я…
В дверь тихонько стукнули. Не успел Блюмкин крикнуть «входите», как дверь открылась и в кабинет вошел невысокий мужчина с густой шевелюрой волос и такими же густыми усами. Вошел он неторопливо и спокойно, как человек, имеющий право входить куда угодно и когда угодно.
- Здравствуй, Яков! - негромко проговорил вошедший.
Блюмкин тут же вскочил со стула и приветливо воскликнул:
- Добрый день!
Вошедший глянул на Гумилева лукавыми темными глазами и быстро спросил:
- Это кто тут у тебя?
- Поэт Николай Гумилев, - отчеканил Блюмкин.
- Гумилев? - Мужчина наморщил низкий лоб и скользнул по лицу поэта любопытным взглядом. - Слышал-слышал. Яков, у меня тут дела. К тебе зайду через двадцать минут. Успеешь закончить?
- Думаю, да.
- Ну, хорошо.
Усатый повернулся и так же неторопливо вышел из кабинета. Блюмкин вздохнул и снова уселся на стул.
- Послушайте, Николай Степанович… - начал он, но осекся. - Что с вами, Николай Степанович?
Гумилев смотрел на закрывшуюся дверь испуганным взглядом. На лбу у него проступили бисеринки пота.
- Что с вами? - снова спросил Блюмкин. - Вам плохо?
Гумилев качнул головой и перевел взгляд на Блюмкина.
- Н-нет… - с трудом проговорил он. - Так, вспомнил кое-что… Что это был за человек?
- Это? Нарком рабоче-крестьянской инспекции товарищ Сталин. Между прочим, уже четыре месяца как генсек ЦК партии. А что? Вы разве с ним знакомы?
- Нет, - снова качнул головой Гумилев. - Просто у него такое лицо…
- Лицо как лицо, - пожал плечами Блюмкин. - Давайте вернемся к нашей беседе. У меня, как вы понимаете, мало времени. Итак, Николай Степанович, мне нужно, чтобы вы восстановили дневник.
- Я уже сказал вам, что это не…
- Хватит! - рявкнул Блюмкин и ударил кулаком по столу. Глаза чекиста пылали, на толстых бульдожьих щеках проступили алые пятна. - Вы восстановите дневник, Гумилев! Мы сделаем это вместе. И не пытайтесь меня обмануть! Иначе ваша мать будет арестована по обвинению в содействии мятежникам. А вашего маленького сынишку найдут в Петровском парке с перерезанным горлом.
Гумилев молчал. Он так оцепенел и побледнел, что стал похож на мраморную статую. Блюмкин едва заметно усмехнулся. «Вот так-то лучше, парень», - подумал он, а вслух сказал:
- Сейчас вы отправитесь в камеру и проведете там ночь. На рассвете вас вывезут в лес и расстреляют. Пули будут холостые. Все, что от вас требуется, - это упасть в ров и притвориться мертвым. Когда солдаты удалятся, я вытащу вас. Вы все поняли?
Гумилев молчал.
- Я спрашиваю: вы все поняли?
- Да, - тихо ответил Гумилев. - Я понял.
- Вот и хорошо. И держите язык за зубами. Помните о матери и сынишке.
Блюмкин встал из-за стола, подошел к двери и распахнул ее.
- Конвой! - крикнул он. - Уведите арестованного!
