постучала снова. Изнутри доносился запах дыма и болезни.
– Не заперто, – произнес Пожарный.
Харпер прошла в маленькую комнату, наполненную удушающим жаром и золотым светом из открытой печки.
Пожарный лежал в постели, простыня сбилась вокруг его талии и ног, повязка на руке почернела от грязи. В комнате пахло мокротой, Пожарный тяжело дышал.
Харпер подтащила стул к его постели и села. Потом наклонилась и приложила щеку к его голой груди. Его кожа светилась и пахла сандалом и потом. Драконья чешуя украшала грудь Пожарного узорами, напомнившими Харпер персидские ковры.
– Дышите нормально, – сказала она. – Я не принесла стетоскоп.
– Мне уже становилось лучше.
– Заткнитесь. Я слушаю.
Он вдыхал с легким хрустом, как будто кто-то сворачивает пластиковую упаковку.
– Черт, – сказала Харпер. – У вас начался ателектаз. Термометра у меня нет, но и так ясно, что у вас лихорадка. Проклятье. Не понимаю.
– «Ателектаз», кажется, это ранний альбом у «Генезиса». Из тех, что записали до того, как Фил Коллинз начал петь и они занялись примитивным эмтивишным дерьмом.
– Ателектаз – мудреный термин для осложнения при пневмонии. Возникает при переломе ребер, но это странно для мужчины вашего возраста. Вы курите?
– Нет. Вы же знаете, что у меня нет сигарет.
– Выходили из дома?
– Сколько угодно.
Харпер подозрительно прищурилась.
– И надолго?
– Э… часов на восемнадцать. Плюс-минус еще пару…
– Что вам делать на улице восемнадцать часов?
– Да я не собирался. Просто отключился. Я всегда отключаюсь, когда отправляю феникса. – Он виновато улыбнулся. – Наверное, был очень слаб. Не готов. Очень много сил пришлось потратить. Но все равно – хорошо, что я его послал. Как будто одного пулемета было недостаточно, еще ваш бывший разъезжает с плугом покруче танка…
– Минуточку. Погодите. Откуда вы знаете, что мой бывший был на Верден-авеню? Кто вам сказал?
– Мне никто не говорил. Я был там с вами.
– Что значит – были
Он вздохнул, поморщился и прижал здоровую руку к больному боку.
– Вы спрятались за полицейской машиной Бена, когда началась стрельба. Нельсон умер первым – его разорвало на дороге. Потом спецгрузовик сбил «Скорую» и раздавил Минди Скиллинг. Потом вы летели, как гонщики вашего американского НАСКАРа. Я помню все до того момента, когда ваш бывший врезался в фургон и чуть не расплющил меня. То есть чуть не расплющил феникса.
Харпер не понимала. До этого она думала, что феникс – великолепное пиротехническое представление, которым можно как-то управлять на расстоянии, вроде беспилотного самолета. Огненная марионетка, которой Джон Руквуд подает команды со своего острова.
Но он помнил столкновение с Джейкобом и Ковбоем Мальборо, как будто сражался с ними лично – это озадачивало Харпер и раздражало, потому что Джон слишком явно наслаждался впечатлением и таинственностью.
– Это невозможно. Вы не могли всего этого видеть.
– Ну, давайте не преувеличивать. Это только невероятно. И потом: я не сказал, что видел. Я не видел. Но я все помню. – Он поднял ладонь, предупреждая возражения. – Вам известно, что драконья чешуя со временем пропитывает человеческий мозг. Начинает прослушивать мысли и чувства и реагирует на них. Споры имеют дендритную природу и налаживают тесные связи с мозгом.
– Да. Поэтому люди и загораются от испуга или стресса. Паника стимулирует секрецию кортизола. Драконья чешуя реагирует на кортизол, полагая, что носитель не в безопасности. Она вспыхивает, производя много пепла, который отправляется на поиски лучшего жилья.
Пожарный взглянул на нее с восхищением.
– Да. Механизм именно таков. С кем вы говорили?
– С Гарольдом Кроссом, – ответила Харпер, снова поразив Джона.
Пожарный обдумал услышанное и улыбнулся уголком рта.
– Вы нашли его блокнот. Хотелось бы как-нибудь почитать.
– Может, дам, когда дочитаю, – ответила Харпер. – Кортизол приводит к самовозгоранию. Но окситоцин – гормон социальных сетей – успокаивает
