Пожарный

драконью чешую. Каждый раз, ощущая социальное одобрение, вы усиливаете чувство безопасности и снижаете вероятность того, что драконья чешуя сожжет вас. Это мне понятно. Мне непонятно, как вы можете находиться в своей хижине и при этом видеть то, что творится в двух милях от вас.

– Но я же сказал: я не видел их. Я их помню, а это другое. В центре феникса горит облако драконьей чешуи. Чешуя хранит грубую копию моих мыслей, чувств, реакций. Это выносной мозг. Потом он возвращается ко мне, в гнездо, где и умирает, сделав свое дело. Этот пепел опустился на меня, как снег, пока я лежал без сознания на берегу, и в последующие часы мне снилось все, что птица делала и видела. Все передалось мне – сначала отрывками, а потом во всей ужасной полноте.

Харпер попыталась представить то, что услышала. Мыслящий пепел, живое пламя, споры, которые могут обмениваться импульсами с человеческим мозгом. Вот к какому фантастическому бреду вела эволюция. Природа демонстрирует необычайную ловкость рук и волшебные фокусы.

Но заговорила Харпер вовсе не про драконью чешую.

– Вам нужен курс антибиотиков. У меня есть. Я пришлю Майкла с пузырьком азитромицина. Думаю, Майкл сможет ускользнуть во время смены дежурства на рассвете. Ну что, мистер Руквуд, давайте осмотрим вашу руку.

– Я так понял, что сами вы не сможете принести лекарство?

Харпер не смотрела ему в глаза. Она аккуратно ослабила повязку и разогнула его локоть. Джон поморщился, но Харпер почувствовала, что это от ожидания боли, а не от реального страдания.

– У нас все кисло, Джон. Я заперта в лазарете под домашним арестом, мне запрещено отлучаться от постели отца Стори. Я смогла выбраться сегодня только потому, что дежурит Майкл, а он больше не играет по правилам Кэрол. И Алли тоже – она под домашним арестом в женской спальне. Майкл боялся, что, если он отпустит меня к вам, я не вернусь. Он не хочет, чтобы я уехала без них. – Харпер поразмыслила. – Рано или поздно десятка два отступников решат бежать. Набьют несколько машин припасами и смоются. Рене говорила, что готова сбежать с Доном, заключенными и еще некоторыми.

– И куда вы отправитесь?

– О, я не думаю, что сбежала бы с ними, что бы ни думал Майкл. Пока есть хоть малейший шанс для отца Стори, бросать его нельзя.

Пожарный повел себя странно. Он бросил взгляд мимо Харпер на печку, а потом наклонился и заговорил очень тихо, словно не хотел, чтобы кто-то услышал.

– Я всегда восхищаюсь глупостью, Харпер, но здесь не тот случай. Прежде всего вы должны думать о себе и ребенке, а не об отце Стори. У него самое большое сердце из всех людей, кого я знаю, и я уверен: он не захотел бы, чтобы вы оставались из-за него. Он в отключке уже сколько? Шесть недель? Семь? После страшного удара по голове? В семьдесят лет? С ним все. Он не вернется.

– Люди и не из такого выкарабкивались, – сказала Харпер, но задумалась, понимает ли сама, где проходит грань между диагнозом и отрицанием. – И потом, Джон. Мне уже немного осталось. Недель девять или восемь. Мне нужно где-то рожать этого малыша. Лазарет вполне годится. Не знаю, найду ли что-то получше. Ребенка мог бы принять Дон: он вытащил столько рыбы, справится еще разок. И сейчас, перед самым сроком, я не покину лагерь; только если не останется выбора. – Харпер не упомянула, что если отец Стори умрет, то выбора действительно не останется. Она или сбежит с ребенком, или будет изгнана без него. Но она не стала расстраивать Джона и рассказывать об угрозах Кэрол – это все потом. Джон болен; он разбит, его лихорадит, и легкие забиты жидкостью. Она должна дарить сочувствие и заботу, а не нагонять тоску.

Харпер поднялась, порылась в ящиках под бывшим верстаком и нашла ножницы. Срезала грязные бинты с запястья Джона. Рука была все еще раздутой и неестественного цвета, но по просьбе Харпер Джон покрутил запястьем, и движения давались ему с куда меньшим трудом, так что она решила больше не накладывать повязку.

– Думаю, и перевязь больше не нужна. Но на локте бандаж останется, пока вы не сможете сгибать руку без острой боли. И постарайтесь не нагружать руку. Поскольку на выздоровление времени не так много, вам лучше ограничиться интеллектуальным онанизмом. Не перетруждайте запястье.

Джон не сразу нашелся что ответить.

Харпер села и сказала:

– Знаете, Майкл не уйдет из лагеря без Алли. И я уверена, что Алли не уйдет без Ника. С ужасом представляю себе, как они смываются из лагеря и пытаются выжить на природе. А вы? Им было бы легче, если бы они отправились с вами. Вы присмотрели бы за ними – за Алли и Ником.

Он мельком взглянул на печку за ее плечом и опустил взгляд.

– Вы правда думаете, что я в состоянии куда-нибудь ехать?

– Может, и не сейчас. Но вы у меня поправитесь. Я вас поправлю.

– Давайте не забегать вперед. Даже плана никакого нет. Только пустые разговоры.

Теперь Харпер печально взглянула на открытую печку. Никто не посмотрел на нее в ответ из пламени – ни таинственная женщина, ни Сириус Блэк. Харпер вспомнила, как оглянулся на печку Джон, прежде чем заговорить шепотом – словно не хотел, чтобы его слышали. И вспомнила почему-то слова Пожарного о фениксе: «Это выносной мозг». Холодок пробежал по загривку.

– Плана нет, – сказала Харпер. – Но лучше его придумать. Думаю, надо попробовать собраться здесь. Всем нам. Даже заключенным, если получится.