целым и невредимым. Я думала, на вас могла напасть лагерная воровка, чтобы заставить вас замолчать, прежде чем вы…
– Выдам ее за несколько банок «спама»? – спросил отец Стори. – Кстати, что известно про воровку?
– Вы говорили, что знаете, кто это.
– Я? Я не… Кажется, я не говорил. А может, сказал и забыл. Я не все могу вспомнить, в частности, не помню, кто напал на меня. – Он сложил губы трубочкой и наморщил лоб, потом покачал головой: – Нет. Не думаю, что я выяснил, кто воровка.
– В каноэ вы говорили, что кто-то должен покинуть лагерь. Помните нашу беседу? – спросила Харпер. – Когда мы вместе плыли к пруду Саут-Милл?
– Не совсем, – ответил отец Стори. – Но я точно говорил не про воровку.
– А про кого же тогда? – спросила Харпер.
– Видимо, мы обсуждали мою дочь, – сказал отец Стори, как о чем-то само собой разумеющемся. – Кэрол. Она навела кремационную бригаду на Гарольда Кросса. Подставила его – устроила все так, что, когда Бен Патчетт застрелил бедного парня, никто не сомневался, что иного выбора у него не было: он был вынужден защищать лагерь и не мог позволить Гарольду выдать информацию врагу.
Харпер искоса взглянула на Ника. Он устроился в ногах ее койки, сложив руки под подбородком, и глядел на дедушку. Лицо сохраняло безмятежное выражение. В комнате было темно, только еле светила догорающая свеча; похоже, Ник понятия не имел, о чем только что говорил отец Стори. Харпер напомнила себе, что и при ярком свете Ник не слишком хорошо читает по губам.
– Откуда вы знаете? – спросила она.
– Кэрол сама рассказала. Если помните, когда я в последний раз обращался к пастве, я говорил, что нам необходимо простить воровку в наших сердцах. Потом, наедине с Кэрол, мы спорили по этому поводу. Она говорила, что я слаб и что люди в лагере отвернутся от нас, если мы не покажем силу. Говорила, что я давно должен был сделать пример из Гарольда Кросса. Я заметил, что из Гарольда Кросса уже получился ужасный пример – и ей это, кажется, понравилось. Я сказал так со злости, не подумав, но она смутилась и ответила: «Так ты знаешь». У меня сердце замерло, и я спросил: «О чем?» А она ответила: «Что я использовала его в качестве примера».
Я-то говорил о том, что Гарольд не подчинялся правилам и погиб из-за этого, но Кэрол не поняла меня и решила, что я ругаю ее за содеянное. Она сказала, что правильно поступила, сдав его кремационной бригаде. Иначе Гарольда все равно рано или поздно обнаружили бы, только никто не помешал бы им взять его живым. И она сказала, что не стыдится. Ведь она спасла меня, моих внуков и весь лагерь. Она порозовела и выглядела
– Уверены? – переспросила Харпер. – Если она была испугана, если думала, что ей грозит ссылка, разве не могла именно она ударить вас по голове?
– Ни за что. Моя дочь никогда не попыталась бы меня убить. В этом я уверен, как в своем имени. Нет. Полностью исключаю. Скажите: пока я был без сознания, она выказывала надежду, что я не поправлюсь?
Харпер глубоко вдохнула, припоминая.
– Нет. Вообще-то она пригрозила выгнать меня из лагеря и отнять ребенка, если вы умрете.
Отец Стори побледнел.
– Она… она просто с ума сходила от мысли, что вы можете умереть, – добавила Харпер и вдруг покачала головой. Вспомнилось, как Пожарный рассказывал, что Кэрол всегда хотела, чтобы отец принадлежал ей одной, что Том был в каком-то смысле единственной страстью всей ее жизни. Любовь, конечно, может убивать. Об этом Харпер знала, пожалуй, побольше других. Но лишь иногда… нет. Не может быть. Нет. Кэрол могла подписать смертный приговор Гарольду Кроссу, но не отцу. Отцу – никогда.
Отец Стори словно прочитал этот категоричный вывод на хмуром лице Харпер.
– Не думайте, что Кэрол считала меня угрозой для себя. И она не стыдилась того, что сделала. Она гордилась! Понимала, конечно, что если весь лагерь узнает, то может произойти раскол, поэтому нужно хранить все в тайне. Но стыдиться нечего. Нет, не поверю, чтобы моя собственная дочь решила убить меня, чтобы заткнуть мне рот. Представить невозможно. Я уверен: она надеялась, что однажды я приму ее точку зрения, соглашусь, что маленькое убийство необходимо для защиты лагеря. И по крайней мере она надеялась, что я останусь любящим, благопристойным, доброжелательным лицом наших ночных церковных служб, а ей доверю «черную работу» по присмотру за обществом. Именно такими словами она мне все объясняла.
Харпер рассердилась: картина того, что случилось с отцом Стори в лесу, не складывалась. Казалось, все, что нужно знать, было на месте, но это напоминало ситуацию, когда встретил знакомого и не можешь вспомнить имя. Как она ни напрягалась, разложить все по полочкам не могла.
