Но Джон уже повернулся к Нику и спросил жестами, что тот увидел. Ник кивнул и ответил. Харпер не поняла.
– Что он сказал?
– У Ника глаза острее всех, – ответил Джон с ехидным удовлетворением. – Он тоже заметил красную искорку.
– И что? – спросила Харпер.
– Вы никогда не видели «Бобби Шоу» на воде, – сказал он. – Шлюп. А я видел. Ходил на нем пару раз, в тот год, когда работал инструктором в лагере Уиндем. На парусе нарисован красный краб.
– Нет, – сказала Рене. – Я поняла, куда вы клоните, Джон, но это точно не Дон Льюистон. Нет. Четыре недели прошло. Не знаю, сколько нужно, чтобы дойти под парусом из Портсмута в Нью-Гемпшире до Макиаса, но не месяц же.
– У нас случилось несколько заминок по пути, – мягко сказал Джон. – Может, и у Дона тоже.
Они молча постояли еще немного, а потом, не говоря ни слова, Алли развернула волокушу и тяжело двинулась вперед. Остальные по одному последовали за ней, осталась только Харпер. Она вглядывалась в даль.
Вот. У самой линии горизонта. Крохотный белый осколок на громадной синеве.
И на нем – красная искорка.
До Макиаса оставалось миль пятьдесят в то утро, когда они нашли костыль.
Уже два дня прошло с того, как Джон очнулся и попросил молока. Алли продолжала тащить волокушу – других разумных вариантов не было, – а Джон вновь обрел голос и теперь непрестанно жаловался на тряску и тычки. Он причитал, что у него чешется там, где нельзя достать, что болит спина, что солнце слепит глаза.
– Мне больше нравилось, когда вы были при смерти, – сказала Алли. – Вы столько не ныли.
– Смотри внимательней, Алли. Ты, похоже, пропустила одну рытвину. Ты же хочешь протащить меня по всем выбоинам.
Алли остановилась, выпрямилась и выгнула спину.
– Желаете отдохнуть от меня? Будьте осторожны в своих желаниях, умник. Они могут исполниться. Это то, что я думаю?
Он стоял, прислоненный к стволу большого старого дуба, и на нем была повязана красная бандана, чтобы привлечь внимание к нему – стальному костылю с желтой пенопластовой подмышечной накладкой. Неподалеку за частоколом был белый коттедж, но свет в окнах не горел. Если за ними и наблюдали – а Харпер была в этом уверена, – то откуда, сказать было нельзя.
Ник отвязал резиновые жгуты, удерживавшие Джона на носилках, и помог встать. Алли придерживала его, пока он примерял костыль. Джон потренировался, ходя маленькими кругами, а Харпер заметила слезы на глазах у Рене.
– Столько добра… – Рене вытерла мокрые щеки. – Так много людей помогают нам. Они не знают о нас ничего – только то, что мы в беде. Я читала роман Кормака Маккарти о конце света. Люди охотятся на собак и друг на друга, жарят новорожденных – все это ужасно. Доброта нужна нам так же, как и еда. Она дает нам то, без чего не прожить.
– А может, они просто хотят поторопить нас, – сказала Алли. – Чем быстрее мы уберемся, тем для них безопаснее.
– Трудно разглядеть зловещий замысел в еде, которую для нас оставляют. Суп, кувшины молока. Просто не могу представить – из каких злобных соображений нас постоянно снабжают вкусностями.
– И Гензель с Гретель не могли представить, – сказал Пожарный. – Ну, похромали? Я бы размял немного здоровую ногу.
Он продержался целых пять минут и присел на бордюрный камень; побледневший Джон потел и дрожал, и согласился снова улечься на волокушу. Разговоры прекратились, и он терпел тряску, стиснув зубы.
Впрочем, на следующий день он шел с костылем рядом со всеми полчаса утром и минут двадцать вечером. А назавтра он шел почти все утро.
На четвертый день после обретения костыля Джон шел сам с завтрака и до обеда, останавливаясь передохнуть, только когда настаивала Харпер. На обед были мягкие кексы и несколько бутербродов с болонской колбасой, завернутых в вощеную бумагу. Кто-то сложил их в пластиковую магазинную корзинку и повесил на почтовый ящик в конце подъездной дорожки. Харпер развернула бутерброд и принюхалась. Запах был немного порченный, так пахнет туфля изнутри.
Набросились на кексы – сначала. Но Харпер взяла корзинку с собой и позже, в какой-то момент, поняла, что неосознанно вгрызлась в бутерброд.
– Надеюсь, вам не станет от них плохо, – сказала Рене. – Все же девять месяцев…
– Девять месяцев и неделя. Поэтому и ем, – ответила Харпер. – Ничего не могу с собой поделать.
После третьего укуса она распробовала по-настоящему – колбаса испорчена. Сначала-то она не обратила внимания на склизкое мясо и на слабый, но явный привкус, заставляющий вспомнить о сепсисе. Харпер выплюнула непрожеванное и швырнула остаток бутерброда в траву с отвращением, похожим на угрызения совести.
Она виновато слизывала ярко-желтую горчицу с пальцев, когда Пожарный сказал:
– Стойте.
Харпер подняла голову, чтобы посмотреть, что привлекло его внимание, и увидела пару джипов, нос к носу перегородивших шоссе. Рядом стояли два
