Сердце подпрыгнуло, как пружина. На какой-то тревожный миг Харпер решила, что он обращается к ней.
Нет, он не мог ее видеть из сарая. Пожарный не знал, что она тут.
– Разве я не сделал все, как ты хотела? – кричал он, а ветер по странной прихоти акустики относил его слова прямо к Харпер. – Нет! Нет! Ты не можешь! Не сдавайся!
Она хотела убежать – у нее не было права подслушивать, – но не могла пошевелиться. Ярость в голосе Пожарного пригвоздила ее к месту.
Из сарая послышался громкий скрежет железа. Дверь дрогнула. Харпер беспомощно ждала, что будет дальше, от всего сердца надеясь, что Пожарный не выйдет и не увидит ее.
Он не вышел, и больше ничего не было. Дым мирно поднимался из трубы и таял, сливаясь с туманом. Ветер трепал пучки сухих водорослей.
Харпер слушала, ждала и смотрела, пока не почувствовала, что дрожит от холода. Она уронила шнур, которым связывала запястья. Порыв ветра подхватил его, подбросил в воздух и швырнул в море. Харпер подтянула колени к груди и обхватила их, чтобы согреться. Камень размером с череп младенца больно уперся в бедро; она достала его из кармана и положила на край пристани.
Слишком близко. Камень покатился – море сказало «плюх», глотая его.
Такой приятный звук. Харпер отдала морю все камни, которые собрала, один за другим – просто чтобы слушать этот звук снова и снова.
Норма Хилд говорила, что тут водятся привидения – из дыма. Может быть, Джон кричал на привидение. Или на тени. Или на себя самого.
Духи приносят вести с того света, но, похоже, не особо любят слушать. Джон кричал с такой болью, с таким отчаянием – кто-то же должен был его услышать. Не привидение, так хотя бы она.
И потом, Джейкоб всегда считал, что лучше нее знает, что ей нужно; и убить себя – значит признать, что он прав. Одного этого достаточно, чтобы жить дальше. Сейчас она рассуждала здраво и уже без прежнего равнодушия вспоминала нацеленный на нее пистолет.
Никто не слышал, как Харпер вернулась в подвал церкви. Ее одеяла пахли костром, но были такими уютными, что она почти мгновенно заснула… и теперь ей ничего не снилось.
В вечер первой лотереи – кому оставаться без обеда – Харпер дежурила по кухне. Норма усадила ее у окна раздачи перед складным столиком, на котором стояли термосы, кружки и большая квадратная жестянка с сахаром.
– Можете подсластить кофе проигравшим. По одной ложке, не больше. И пусть видят ваш живот, пусть помнят, ради чего пропускают обед: ради вашего маленького чуда, – сказала Норма.
От этих слов Харпер не стало лучше. Наоборот, она почувствовала себя толстой, не такой, как все, и одинокой. Конечно, на самом деле, она вовсе не была толстой. Ну да, больше не застегивалась верхняя пуговка на джинсах, поэтому приходилось носить свободные толстовки. Но мебель не ходила ходуном, когда Харпер шла по комнате.
На обед подавали водянистую овсянку с кусочками персиков из очередной жестянки. Раздавать лотерейные билеты выпало Нельсону Гейнриху; он решил надеть один из своих рождественских свитеров: темно-зеленый с пляшущим пряничным человечком. Еще он надел шапку Санты – по мнению Харпер, это было неуместно; как будто он собрался раздавать конфеты-трости, а не лишать людей обеда.
Билеты сложили в коричневую кожаную сумочку. На несчастливых нарисовали черный крест. Харпер подумалось, что эта сумочка – некая кармическая противоположность Распределяющей Шляпы. Вместо того чтобы попасть в Слизерин или Гриффиндор, ты остаешься голодным и получаешь одну- единственную кружку сладкого кофе. Тебе даже не позволят остаться в столовой со всеми.
«Так будет лучше, – объяснил Бен Патчетт. – Если проигравшие останутся, их начнут жалеть и захотят поделиться. Вообще-то я за то, чтобы делиться и делиться по-братски, но в данном случае пропадает смысл лотереи. Еды и так мало – если люди начнут делить порции, то не наестся никто».
Потом он добавил, что в сумке будет двадцать девять проигрышных билетов. Тридцатый он возьмет себе, чтобы показать, что не предлагает ничего, на что не пошел бы с готовностью сам.
В два часа ночи – обычное обеденное время – Норма отодвинула засов на двери кафетерия и отошла в сторону, пропуская людей, которые стряхивали снег с шапок и плеч. В столовой разразился новый снегопад, легкий и быстрый.
Дон Льюистон был первым в очереди и сразу направился к Нельсону Гейнриху. Нельсон удивленно заморгал.
– Дон, вам шестьдесят три! Вам не нужно тянуть билетик! Я не тянул, а мне всего-то шестьдесят! Идите, ешьте персики. Я уже поел. Ужас как вкусно!
– Спасибо, Нельсон, но я вытащу билет, как все остальные. Я и так не гурман, мне хватит чашки кофе с сахарком.
Не успел Дон сунуть руку в сумочку, как сбоку возникла Алли и схватила его за запястье.
– Мистер Льюистон, прошу прощения, не могли бы вы минуточку подождать? У нас там куча дозорных, которые всю ночь на морозе убирали доски между зданиями. Отец Стори сказал, что им можно тянуть первыми, – сказала Алли.
Она посмотрела мимо Дона на очередь и кивнула. Подростки вышли вперед.
Кто-то крикнул:
– Эй, куда без очереди? Тут все надеются получить обед.
