Они потащили Сельдена к кровати. Один из слуг силком склонил его голову перед герцогом, пока другой срывал ткань с его запястья. Его лицо было крепко прижато к постели. Сельден боролся за вдох, но это никого не заботило. Кто-то намертво схватил его руку и повернул его запястье к Герцогу.
Он чувствовал, как потрескавшиеся губы касаются его запястья непристойной лаской. Язык Герцога был теплым и влажным, когда прощупывал его рану, оставляя след из холодной слизи на его руке. Сельден издал низкий стон омерзения, когда губы старика сомкнулись на его запястье и присосались к его крови.
Спустя короткое время он ощутил, что похожие на клешню руки Герцога сами вцепились в его руку. Сосание усиливалось, и боль растекалась от запястья до локтя и затем выше по руке. Когда она добралась до подмышки, он подумал, что потеряет сознание от боли. Мир кружился, и далекие крики изумления и восторга, которые доносились до его ушей, насмехались над его смертью.
Эллик с отвращением смотрел, как герцог присосался к руке уродца. «Трус. Болезнь сделала то, чего не смогла ни одна битва. Она сделала его трусом, и он пойдет на все, согласится на любое унижение, чтобы не подпустить смерть». Многолетний опыт оставлял его мысли скрытыми. Для любого наблюдателя канцлер взволнованно смотрел, как его обожаемый герцог пытается в очередной раз вырвать жизнь из пасти смерти.
Герцог дышал через нос, когда сосал кровь, дышал тяжело, в ритме соития. Канцлер смотрел в сторону от омерзительной картины, полагая, что в любую секунду Герцог испустит последний вздох. Но проходили неторопливые минуты, дыхание становилось сильнее, и он оглянулся на мужчину. Ужас расцвел в нем. Герцог был по-прежнему тощим, но на его щеках появился слабый румянец. Его глаза были наполовину открыты, словно в наслаждении, и они были ярче, чем Эллик видел за многие месяцы.
— Мой господин. Мой господин, не рассердитесь, что я заговорил, но если вы хотите сохранить жизнь этому существу, чтобы и позднее вы могли лечиться его кровью, то сейчас вы должны остановиться, -
Робко заговорил целитель, который держал запястье человека-дракона. Его большой палец лежал на пульсе существа. Герцог не обращал внимания. Целитель метнул испуганный взгляд на пожилого мужчину, который держал дракона-человека за локоть. Теперь Эллик заметил, что и он тоже контролировал пульс существа, положив палец на сгиб его локтя. Он встретил взгляд молодого человека, слегка покачал головой и вжал ее в плечи. Три вздоха Герцог сосал с большими усилиями, а потом резко поднял голову. Его голос был более сильным и густым, как его напиток, когда он требовательно спросил — Он мертв? Кровь остановилась!
— Нет, мой Герцог, он не мертв, но на волоске от этого. — Лекарь говорил тихим, полным почтения, голосом. — Вы хотите допить его сейчас или отправить обратно, чтобы снова откормить для следующего сеанса лечения?
Жадность и осторожность боролись на лице Герцога. Внезапно он оттолкнул тонкое запястье от своего рта. — Унесите его прочь. Прикажите моей дочери подкормить мою чудесную голубую корову, чтобы она снова растолстела. Что бы Леди Чассим ни пожелала для него, она это получит! Следите, что она делает все возможное, чтобы он снова смог сочиться кровью. Передайте ей это как мое самое горячее пожелание для нее, если она хочет сохранить благосклонность своего Герцога.
— Мой господин, — хором ответили целители. Эллик разглядел их опасения в том, как торопливо они перевязали запястье существа. Пока его не забинтовали, канцлер разглядел глубокие фиолетовые синяки вокруг раны. Зубы Герцога оставили глубокие вмятины в его плоти.
— Теперь я буду есть, — объявил Герцог.
Когда он откинулся на подушки с глубоким удовлетворенным вздохом, комната вокруг наполнилась энергичной суматошной деятельностью. Появилась корзина с чистой одеждой, а грязная исчезла. Принесли свежее постельное белье и слуги проворно складывали испачканное, пока новое расстилали под Герцогом так, чтобы он ни на секунду не почувствовал холод. Несколько музыкантов, с инструментами наперевес, вошли в покои и выстроились у стены, готовые играть, если он им прикажет. В комнату внесли узкий стол, сопровождаемый вереницей слуг, груженых подносами со всевозможной едой и напитками. Капли воды собирались на запотевших графинах с охлажденным вином, в то время как от горшков с горячими, сдобренными специями напитками исходил ароматный пар. Прикрытые блюда стояли бок о бок с дымящимися супницами. Этот стол мог посоревноваться с банкетным и снова Эллик спросил себя, куда подевался суровый воин, за которым он когда-то следовал.
Канцлер откашлялся, и Герцог повернулся к нему. Он ждал, наблюдая, как Герцог отмеряет и взвешивает слова, которые скажет ему, понимая, что находится на волосок от того, чтобы потерять все, чего добился. — Твой подарок порадовал меня, — наконец сказал старик.
Эллик ждал десять ударов сердца. Герцог не сказал ничего больше, и по этой тишине Канцлер прочел, что он не станет держать данное обещание. Когда человек надеется жить, он не готовит кого-то сильнее себя, чтобы тот занял его место. Для него сейчас гораздо важнее баловать свою дочь так, чтобы она могла удержать его кровяную корову в живых. — Леди Чассим, — позвал он ее. Он не помнил, чтобы Герцог когда-нибудь одаривал ее сразу и титулом и именем, когда обращался к ней раньше. Ее положение изменилось в голове Герцога. Он не предложит снова свою дочь Эллику. Но канцлер ответил только — Тогда я очень доволен, мой господин! — Он опустил глаза, чтобы никто не мог увидеть, что его разум бурлит новыми планами о том, как забрать заслуженную награду.
Впервые за месяцы Герцог приказал слугам открыть тяжелые драпировки, которые не пропускали свет в его покои. Со своей кровати он наблюдал, как бледно-серый свет зари пробирается по коврам, и затем по постельному белью на его кровать. Он подставил обнаженную руку под этот свет, свет, который как он думал, никогда больше не коснется его и улыбнулся, когда он наполнился золотом рассвета. Он жив этим утром. До сих пор. И раз он решил,
