Внезапно он резко оборвал смех. Поднял на друга мокрые глаза с дрожащими в них смешинками и вдруг стал необычайно серьезен.
– Меня столько лет называли Красавчиком… – с болью сказал он. – Столько лет… И эта моя чертова красота мне только на беду была… Я рад, что она больше никогда не навредит мне! Понимаешь, Марк? Рад! Не веришь? Да я расцеловать готов того муторыся, что порвал меня, жаль только, что его прибили!
Костя откинулся на подушку и на несколько мгновений прикрыл глаза. А когда обеспокоенный Марк уже решил, что другу плохо, веки черкизонца поднялись.
– Теперь я куда более соответствую выбранному прозвищу! – с видимым удовлетворением произнес он и подмигнул. – Надо же, а я его выбирал исключительно в качестве противовеса Красавчику! Кто же знал, что оно сработает так… эффективно?
И Квазимодо снова рассмеялся – легко и искренне.
Марк смотрел на веселящегося друга, и в голове его зрело решение.
– Кость, – наконец неуверенно сказал он. – Я тут подумал и решил…
И осекся, увидев мгновенно налившиеся тревогой и страхом глаза.
– Ты чего? – обеспокоился скавен.
– Ты… – Костя нервно сглотнул. Улыбка его увяла. – Ты хочешь мне сказать, что… раз я теперь такая страхолюдина – ты больше не станешь со мной знаться?..
Повисло густое и тяжелое, как переваренная патока, молчание.
– Ой, блин, ду-урень! – простонал скавен, с размаху утыкаясь лицом в ладонь. А потом не выдержал и заорал: – Придурок долбаный, ты вообще думаешь, что говоришь?! Знаться не буду!.. Да я ж только о тебе и думал все это время, пока… – на его когтистую загорелую кисть вдруг опустилась бледная, никогда не знавшая солнечного света рука. От неожиданности скавен заткнулся и дикими глазами посмотрел на «чистого».
– Прости, – коротко и виновато сказал Костя.
Марк шумно вздохнул, пытаясь успокоиться и вернуть былую решимость. Но… неужели Костя боялся того же, чего боялся и он?..
– Это ты меня прости, – вторая рука скавена легла поверх ладони друга. – Кость, я… Я же чего хотел-то… Ты – «чистый», а я – мутант. Я долго думал об этом… боялся, что ты откажешься. А вот сейчас, когда ты сам… боишься… В общем, Кость… Ты не согласишься… быть мне братом?
Квазимодо устремил на него непонятный взгляд. А потом вздохнул – длинно, тяжко и с нечеловечески кротким терпением:
– Дурак ты, Крыс, а не мутант!.. Я же и сам хотел попросить тебя о том же. Еще там… Только вот испугался в последний момент, что ты мне откажешь. А потом тебя увезли…
– Выходит… мы боялись одного и того же? – уголки губ скавена невольно поползли в стороны и вверх, а в груди гулко и радостно бухнуло сердце.
– Выходит, что да.
Друзья, а теперь уже и названные братья переглянулись.
– Феерические идиоты! – сказали они в один голос любимую фразу Гая. И, не выдержав, расхохотались.
Дружный и неудержимый смех двух мальчишек звонкой искристой пригоршней жемчуга и самоцветов раскатился по унылой палате подземного лазарета.
В дверь, чуть приоткрыв ее, заглянула обеспокоенная Лякса, но, увидев, что у подопечных все в порядке, так же тихо и незаметно испарилась.
А они все смеялись и смеялись.
Крыс никогда не чувствовал себя настолько счастливым и свободным. Привычная взрослая суровость, которую он напускал на себя все эти годы, и особенно – весь этот крайний, переполненный горькими и опасными приключениями месяц, вдруг растаяла, словно ее и не было. И теперь он просто кожей чувствовал, словно сползает с него какая-то ороговевшая не то шелуха, не то и вовсе скорлупа, высвобождая, открывая того, кем он, в сущности, и был. Не взрослого «железобетонного» мужика, а пятнадцатилетнего подростка, любящего и пошутить, и посмеяться, и поболтать, и даже встрять в какую-нибудь веселую игру или приключение…
Марика Хмарова. Мальчишку – просто рано повзрослевшего и многое пережившего.
…А в голове все бились и бились звенящие, ликующие строчки Умникова стиха. Того самого, что Марк некогда упрямо твердил – и ожидая казни в могильной тишине темницы Атриума, и пробиваясь вслед за Шушарой сквозь мрак и ужасы древних подземных ходов ее крысиного царства.
…А Костя смотрел, как на его глазах меняется всегда непроницаемое и хмурое лицо того, с кем, кажется, еще совсем недавно он до смерти боялся находиться в одной клетке, и улыбался.
Так, как это умел делать только он. Ну и, пожалуй, Мартиша.
Эпилог
