Зеленая стена за моей спиной источала запах леса, сосредоточенный у корней старых деревьев.
И в этот момент я совершенно искренне согласилась с тем, что выбора у меня не было.
– Хорошо, – я провела языком по нижней губе, все еще ощущая легкий металлический привкус. – Хорошо. Сделаем так, как ты предлагаешь.
Тамина улыбнулась.
– Клеменс, ты уверена?
Отец не спал двое суток перед этим разговором. На самом деле, думаю, он был вполне готов к услышанному – формально он знал, что означает долгое сосредоточенное молчание в эфире. Мы все знали. Просто надежду так просто вытравить невозможно.
– Мы еще раз перепроверили, Вильгельм. Ошибки быть не может. – Женщина по ту сторону экрана сухо поджала губы.
Я не знала, какого цвета унифицированная форма у них на станции, но сейчас на говорящей был строгий черный комбинезон. Капитан Двадцатой, всегда такая собранная и лаконичная, с короткой стрижкой и цепким взглядом, чувствовала себя неловко – это передавалось даже сквозь несильные помехи. Женщина вздохнула, словно собираясь с духом:
– Наши рейнджеры повторно исследовали обломки. Сканы образцов обшивки и остатков внутренних систем мы отправили вам еще вчера. Вы можете сделать свою экспертизу, но… Это Двадцать Третья. Примерно неделю назад… – Она помедлила. – Мне очень жаль.
Конечно, Клеменс Марелл не могла знать, что в центре управления присутствует еще кто-то, кроме капитана Вэля. Камеры были направлены строго на площадку, где он стоял, не захватывая большую часть пространства. То же самое с микрофонами – капитан Двадцатой не могла слышать, как всхлипнула, сползая по стене, Фирзен, как шумно выдохнул Касс, до этого напряженно вглядывавшийся в экран из-за моей спины, как хрустнул сломавшийся стилус от отцовского планшета, который я вертела в пальцах, пытаясь хоть как-то отвлечься.
– Спасибо, Клеменс, – тихо сказал отец и потянулся к россыпи кнопок на пульте управления связью. – Увидимся на следующей стыковке.
Большой экран потух, и вместе с этим все помещение погрузилось в слабо разбавленную подсветкой кнопок тьму.
Фирзен сидела на полу, прислонившись к стене и опустив голову так, что ярко-красные волосы закрывали ей лицо. Она плакала, и слез в ней было – бесконечное море. С их помощью моя подруга переживала все плохое, что происходило в ее жизни, умудряясь при этом не выглядеть слабой. Ее глаза были на мокром месте уже который день, словно Фирзен заранее понимала, что означает это затянувшееся молчание со стороны Двадцать Третьей. И просто готовила себя к необратимому.
Касс сидел в одном из кресел возле стола переговоров. Мне показалось, что он превратился в реалистичную восковую статую, такую, которым на Земле давным-давно отводили целые музеи. Он почти не моргал, слабо дышал и словно пытался заново свыкнуться с реальностью – с реальностью, в которой его родную станцию превратили в груду обломков проклятые ящерицы.
– Папа, как это вообще возможно? – обреченным шепотом спросила я, подходя к отцу и трогая его за рукав. Он обратил на меня изможденные глаза, не выражавшие ничего, кроме скорби. Но даже в скорби отец был предельно собран – уже много, много лет. – Двадцать Третья… у них ведь такой мощный оружейный арсенал, такое оборудование для сканирования… Как ящерицы вообще могли их выследить?
Отец покачал головой.
– Это должно послужить нам уроком, – сказал он, поднимая глаза к верхнему иллюминатору. На секунду мне показалось, что сейчас он зажмурится, выдохнет, что мускулы его лица дрогнут, выдавая усталость и боль за погибшую станцию. Но вместо этого отец многозначительно перевел взгляд на ребят. – Но сейчас…
Не договорив, он пошел к Фирзен, чьи плечи дрожали от непрерывных рыданий.
Ну конечно. Сейчас стоило позаботиться о другом.
Следовательно, мне оставалось сказать что-то ободряющее Кассу… И никаких проблем, если бы я представляла, что тут говорить.
Я замешкалась и еще раз оглянулась на отца. Он тихо говорил что-то Фирзен, уже присев рядом с ней на одно колено и отечески положив руку девушке на макушку. От увиденного я ощутила такой неуместный сейчас укол ревности и, безумно стыдясь своего малодушия, поспешила к Кассу. Возможно, я бы еще долго решалась, если бы не это.
– Все будет хорошо, – сказала я первым делом, проклиная себя за то, как глупо прозвучали эти слова. Касс поднял на меня глаза – светло- карие и обреченные, и это были не те глаза, к которым я привыкла. Мой напарник всегда пребывал в прекрасном расположении духа, шутил и что-то выдумывал, и пусть меня поначалу это раздражало, сейчас я была готова взвыть от одной мысли, что это прекратится. Что Касс навсегда останется восковой фигурой, внутри которой все, что делало его живым, дотла сожжено горечью такой потери.
– Касс… – прошептала я, пока внутри меня все сжималось от жалости.
Теперь я искренне не видела смысла во всех этих ритуальных соболезнованиях – кому, к черту, нужны соболезнования, когда случается трагедия таких масштабов? Двадцать Третья станция была одной из крупнейших, почти десять тысяч человек… Это еще сотни, тысячи семей, кроме Штайлей. Невосполнимая потеря для остатков человечества, и никаких слов здесь не подобрать.
