Максон обдумал услышанное:
– Добро пожаловать во дворец. Эйвери отведет тебя на кухню. Скажешь Мэллори, принц велел взять тебя в помощницы. И передай ей, пусть немедленно поднимется в офицерское крыло.
– Мэллори. Слушаюсь, ваше высочество.
Пейдж сделала книксен и следом за Эйвери вышла из комнаты, оставив меня наедине с Максоном и Аспеном. Мы провели вместе всю ночь, но втроем остались впервые. Груз секретов физически ощущался в и без того тесной комнатке.
– Как вы от них отбились? – спросила я.
– Август с Джорджией и Микой услышали стрельбу и выскочили на улицу, – сказал Максон. – Он не шутил, когда сказал, что никогда не причинит нам зла. – Максон умолк, его взгляд на миг устремился куда-то вдаль и стал печальным. – Мике не удалось уйти от пули.
Я отвернулась. Я совершенно не знала парнишку, и тем не менее этой ночью он отдал за нас свою жизнь. У меня было такое чувство, что я лично убила его, своими собственными руками.
Я потянулась утереть слезы и немедленно вскрикнула от боли.
– Успокойся, Америка, – сказал Аспен, забыв о том, что должен держаться официально.
– Все будет хорошо, – пообещал Максон.
Я кивнула, закусив губу, чтобы не плакать. Ну почему?
Повисло долгое молчание. Впрочем, возможно, мне только казалось от боли, что время тянется так долго.
– Такая преданность – огромная редкость, – неожиданно произнес Максон.
Сначала я решила, что он все еще говорит о Мике. Но потом мы с Аспеном увидели, что взгляд Максона направлен куда-то на стену за моей спиной.
Я повернула голову, радуясь возможности отвлечься от жгучей боли в руке. Там, рядом с несколькими картинками, нарисованными кем-то из младших братьев или сестер Аспена, была приколота записка.
Год назад, когда я оставила эту записку Аспену на окне, почерк у меня был чуть более корявый, к тому же я щедро украсила листок сердечками, чего ни за что не стала бы делать сейчас, но я по-прежнему чувствовала важность этих слов. Тогда я впервые решилась облечь их в письменную форму, и мне было страшно от того, насколько острее стали мои чувства, когда я выплеснула их на бумагу. А еще я вспомнила, как боялась, что записку обнаружит мама, и этот страх пересилил тревогу от осознания, что я люблю Аспена.
Сейчас я боялась, что Максон узнает мой почерк.
– Здорово, наверное, когда есть кому писать. Для меня любовные письма всегда были недосягаемой роскошью, – с печальной улыбкой продолжал Максон. – Она сдержала свое слово?
Аспен взял подушки с соседней кровати и подложил их мне под голову, не глядя ни на меня, ни на Максона.
– Сложно поддерживать переписку, – сказал он. – Но я знаю, что она со мной, что бы ни случилось. В этом я не сомневаюсь.
Я взглянула на коротко подстриженные темные волосы Аспена – единственное, что было мне видно, – и ощутила новую боль. В каком-то смысле он был прав. Мы всегда будем присутствовать в жизни друг у друга. Но… эти слова? Та любовь, которая когда-то переполняла меня? Ее больше не было.
Рассчитывает ли на нее Аспен?
Я покосилась на Максона. В его печальном взгляде мне почудилась зависть. И я не удивилась. Как-то я призналась Максону, что у меня был роман. У него тогда сделался такой вид, будто его лишили чего-то, будто он не верил в то, что способен кого-то полюбить.
Узнай он, что я тогда и Аспен сейчас говорили об одном и том же романе, это, без сомнения, убило бы его.
– Напиши ей поскорее, – посоветовал Максон. – Чтобы не забывала.
– Да где они ходят? – пробормотал Аспен и вышел из комнаты, ничего не ответив на слова Максона, словно и не слышал их.
Максон проводил его взглядом и снова повернулся ко мне:
– До чего же я никчемный. Тебе помочь ничем не могу, так решил хотя бы попытаться помочь ему. Мы с тобой оба обязаны ему жизнью. – Максон покачал головой. – Но, похоже, я только его расстроил.
– Просто мы все переволновались. Ты не сделал ничего плохого, – заверила я его.
Он невесело засмеялся и опустился на корточки рядом с моей постелью:
