отправилась сначала в булочную, потом домой.
По пути мне все казалось, что за мной кто-то следит, затылок почесывался, будто кто-то вперил в него злобный взгляд, по спине бегали мурашки, и еще, когда я резко оборачивалась, чтоб увидеть преследователя, краешком глаза успевала заметить какую-то тень.
Посему, добравшись до вывески меблированных комнат «Гортензия», я испытала изрядное облегчение. Тетя Луша меня ждала, в моей комнате, между прочим, за накрытым к ужину столом, с пыхтящим самоваром и самым недовольным выражением лица из всех возможных. Так что перед сном кроме обильной трапезы я получила еще и прилагающуюся к ней взбучку, рефреном которой звучала фраза: «Порядочная чиновница дома должна ночевать, а не невесть где, даже и в лазарете, даже и с проломленной головой, даже и на задании пострадав, шляться».
Я ощутила себя почти как дома — матушка моя тоже любила меня перед сном пожурить. Поэтому примерно за час до полуночи в постели оказалась абсолютно сытая и счастливая чиновница восьмого класса. И, к слову, в эту ночь мне не снились пауки.
Глава пятая
В коей наитщательно описаны трудовые будни чиновника чародейского приказа
Между другими добродетелями, которые честную даму или девицу украшают и от них требуются, есть смирение, начальнейшая и главнейшая добродетель, которая весьма много в себе содержит. И того не довольно, что токмо в простом одеянии ходить, и главу наклонять, и наружными поступками смиренна себя являть, сладкие слова испущать, сего еще гораздо не довольно, но имеет сердце человеческое Бога знать, любить и бояться. По том должно свои собственные слабости, немощи и несовершенство признавать. И для того пред Богом себя смирять, и ближнего своего больше себя почитать. Никого не уничижать, себя ни для какого дарования не возвышать, но каждому в том служить охотну и готову быть…
Люди просыпаются по утрам по-разному. Даже один и тот же человек может проснуться или отдохнувшим и полным сил, или с трудом разлепляя глаза, зевая и мечтая, что когда-нибудь настанет тот день, когда идти никуда будет не нужно, а можно будет лежать под одеялом хоть до морковкина заговения. Я открыла глаза счастливой и готовой к новым свершениям. Меня ждала служба, и приятные коллеги на оной, и тайна, которую потребно было во что бы то ни стало разгадать. Что еще нужно для счастья чиновнику восьмого класса? Я понежилась в постели, над этим раздумывая. Конечно, для совсем уж полного счастья не помешал бы мне карьерный рост. Седьмой класс звучит лучше восьмого, и жалованья к нему прибавляется, и общественного почета. Интересно, а что полагается талантливой Геле Попович, если она паука-убийцу самолично под стражу возьмет? Я немножко и об этом помечтала, так, самую чуточку, и, наконец, поднялась с кровати — навстречу, так сказать, новому дню. К слову, надо бы словарный запас расширить, а то и мыслить я стала канцелярскими устойчивыми выражениями. Утренняя рутина за пару дней стала мне уже привычной. Отгладить мундир и еще одно простенькое платьице из личных запасов. В обед надо будет переодеться, меня же в гости звали, а по этим гостям в мундирах и не походишь особо.
Лукерья Павловна утренним визитом меня не порадовала, встретились мы с ней мельком, уже на лестнице, тетя Луша вела в свои апартаменты какого-то мужичонку затрапезного вида, по всему мещанина, поэтому поздоровалась со мною с приветливостью, но как бы между делом.
Я вышла на улицу, перехватила поудобнее баул с запасной одеждой, поправила шляпку, очки, ремень самописного чехла и поняла, что изжарюсь заживо, не сходя с этого места. Душная жара накрыла Мокошь-град плотной периной, даже дышалось с трудом, как в натопленной бане. Солнце жарило на тропический манер, поэтому я передвигалась зигзагами — от тенечка к тенечку, сокрушаясь абсолютной непродуваемости суконного мундира. На восьмом зигзаге я заметила слежку, на девятом в ней убедилась. Меня… кхм… пасли, если употреблять терминологию неофициальную, но часто используемую моим учителем Саввой Кузьмичом, вбивавшим основы слежки Вольским курсистам.
Вели меня двое — рябой хромоножка в потертом котелке и парень, по виду мастеровой, в картузе, льняной рубахе и сапогах бутылками. Я вздохнула, прикинула, что геройствовать по эдакой жаре — дело глупое, и юркнула в переулок, сразу же отскочив к стене и развернувшись. Через двадцать секунд появился хромоножка. Я бросила под ноги баул и стала в стойку, перекинув самописец за спину. А колечко-то я снять позабыла. Неладно это. Ну то есть для шпика моего неладно. Потому что после резкого точечного удара на лице преследователя отпечаталась аккуратненькая буква «ять».
— Чего деретесь, ваш бродь?
Сдачи он мне дать даже не попытался, отчего я немало смутилась.
— Следишь за мной зачем?
— По указанию начальства, — ответил шпик и потер щеку.
Его напарник сунулся было к нам, но, увидев, к чему дело движется, замялся, замахал руками издали.
— Кто приказал?
