На слове «знакомств» я подняла голову от планшетика. Да, вот такая Геля дура, она за начальником все записывала!
— Спокойно день прошел, — степенно ответствовала я. — С лошадьми не знакомилась, никто на меня не нападал, не дралась… С утречка вот нашему приказному шпику в скулу заехала. Это считается за драку? Только он не сердится уже нисколько. Я и прощения попросила. И он сам виноват, что попался. Кто ж так слежку ведет? Где высокий профессионализм, достойный сотрудника чародейского приказа?
— Зубы целы?
Я осклабилась, запрокинув голову.
— Не у вас, Попович. У пострадавшего.
На красивом лице льва читалось легкое отвращение.
— Синяк у него, — пробормотала я. — В форме буквы «ять».
Левой рукой прижав планшетик к животу, правую я вытянула вперед.
— Это что? Кастет?
— Кольцо. — Я даже обиделась на несправедливые подозрения. — Я вчера к младшему Гирштейну ходила, он самописец мне починил. А это — деталь лишняя… а он сказал, что это заговоренное серебро… ну не выбрасывать же… я и подумала… а снять позабыла…
Оттенки отвращения на лице начальства миновали стадию омерзения, приблизившись к гадливости.
— Положите его на стол.
Я сделала два строевых шага. На зеленом сукне колечко выглядело совсем уж неказисто.
— Гм… — Крестовский наклонил голову, рассматривая гнумские рукоделья. — Действительно, заговоренное серебро.
Я заметила, что к кольцу он старается не прикасаться.
— Оставьте здесь. Я посмотрю, что с ним можно сделать.
Я кивнула, пожала плечами, хмыкнула про себя, осталось только переступить ногами и можно уходить. Заданий мне, видимо, давать никто не намерен.
— Так, говорите, сладилось у вас с отпрыском благородной гнумской фамилии?
— Чего?
— Или решили по суфражистской традиции свободные отношения практиковать?
А вот это было уже на самом деле обидно. И что мне отвечать прикажете? У-у-у! Сатрап!
— Мне-то, Попович, до ваших эскапад за порогом приказа дела нет, — выдало начальство уже знакомую мне информацию, — хоть семерых гнумов себе заводите.
— На каждый день недели?
Он не понял ни моей шутки, ни степени моего бешенства.
— Извольте до субботы ни в какие истории больше не влипать, Попович.
— Почему именно до субботы?
— Потому что на приеме в честь юбилея его высокопревосходительства Эльдар Давидович Мамаев сделает вам предложение руки и сердца, вы его примете со всеми положенными дамскими ужимками, а затем…
— Я не хочу!
— Ваше желание мы в расчет принимать не будем. Если хотите продолжать нести службу в моем приказе, вам придется подчиниться.
— Надеюсь, Эльдар Давидович не поддержит ваших домостроевских планов.
— А господин Мамаев сейчас у ювелира, выбирает вам, Попович, колечко, достойное чиновника восьмого класса.
Крестовский говорил все это, будто проворачивая нож в ране, с таким противным удовольствием, что я не выдержала, подскочила к нему, перегнулась через стол. Я не хотела его ударить, я хотела близко-близко посмотреть в эти холодные глаза и сказать парочку слов, которые обычно не использовала, а берегла вот именно для таких пиковых случаев. А он, вместо того чтоб отшатнуться, испугаться, в конце концов, тоже наклонился вперед. Наши лица сблизились, все заготовленные ругательства из моей головы исчезли, только сердце стучало, почему-то в висках.
Тук… тук… тук…
К слову, это я не грохот своего сердечка озвучивала, а равномерные постукивания в дверь кабинета. Я отскочила назад, заполошно поправляя очки. Перфектно! Что это было? Я собиралась его поцеловать? Нет, невозможно. Тогда к чему этот театр, этот цирк, извините, с конями? Зачем я страстную деву из себя корчить принялась? Ах, вы подлец! Ах, я сейчас к вам максимально придвинусь и докажу, какой вы подлец! Стыдоба, Гелечка! Не делай так больше.
В кабинете появилась Ольга Петровна с запотевшим стаканом на подносике, в стакане поклацывал лед — зря стараешься, Ляля, шеф может наклониться и себе в стакан из тазика зачерпнуть! — и Иван Иванович Зорин, вытирающий со лба пот белоснежным платочком.
— Что за шум, а драки нет? — пробасил Зорин и уселся в кресло для посетителей. — Или мы как раз драке помешали?
