— И причина на это какая-то имеется?
— Что-то такое было… — Ляля воровато оглянулась на дверь и понизила голос. — Знаешь графиню Головину, фрейлину ее императорского величества?
Я покачала головой.
— Да знаешь. Про нее часто в газетах пишут. Прелестнейшая графиня Г.
Я радостно кивнула — знаю! Пресса об этой аристократке писать любила. Графиня Г. на водах устроила великолепный прием, графиня Г. осветила своим присутствием благотворительный аукцион, туалеты графини Г. в этом сезоне заказывались в Париже…
— Поговаривают, что у нашего Семена Аристарховича с блистательной фрейлиной роман был страстный, до того как она за Головина замуж вышла. Он даже стрелялся на дуэли…
Интереснейший разговор прервался с появлением в приемной Мамаева.
— Как поживаете, букашечки?
Одна из букашечек хихикнула и покраснела, вторая же внимательно осмотрела мамаевский серый костюм, примечая, не оттопыривается ли где карман приказного чардея от коробочки с обручальным кольцом внутри.
— Вашими молитвами, — ответила я за обеих. — Господин статский советник велел мне до субботы не куролесить.
Специально тоном подчеркнув слово «суббота», я надеялась, что Эльдар сейчас рассмеется и развеет все мои тревоги, с этой самой субботой связанные. Но он лишь рассеянно кивнул и скрылся в кабинете.
Я поднялась с места и бочком подошла к двери.
— Зря стараешься, — кисло проговорила Ляля. — Червонец поставлю на то, что они там щитами прикрылись, чтоб ни одного словечка наружу не утекло.
— Нам не доверяют? — возмутилась я, будто и не собиралась только что подслушивать.
— Не нам, а мне.
Вот тут я удивилась. Ольга Петровна продолжила:
— Семен Аристархович опасается, что я все, что на службе происходит, дяде пересказываю. Интриги у нас здесь — почище мадридского двора.
— А дядя у нас кто?
— А дядя у нас — обер-полицмейстер Петухов.
Тут я одновременно удивленно открыла рот и получила по спине — да пониже спины, чего уж там — створкой двери, челюсти щелкнули, я прикусила язык.
— Зайди к нам, Гелюшка, — велел Зорин.
Мамаев наслаждался прохладой, Семен Аристархович кивнул на свободный стул, предлагая мне присесть:
— Наши с вами коллеги, Попович, считают, что я должен ввести вас в курс дела. Поэтому сейчас я буду говорить, а вы слушать, не перебивая, по возможности, своими обычными волелюбивыми репликами.
Я кивнула. Язык болел, и даже если бы захотела, ничего членораздельного я сейчас слушателям предъявить бы не смогла.
— Нам сверху указания спустили об укреплении морального чиновничьего духа и о действиях, кои мы должны для этого укрепления произвести. Вы понимаете? Нет, Попович, не отвечайте! Я сам озвучу. Вас требуют разжаловать и отказать от места, а господину Мамаеву грозит понижение в чиновничьем классе.
Я замычала, как глухонемой на паперти.
— Мы эти требования исполнять не будем, — успокоил меня Крестовский. — Но чтоб привести наши личные дела в соответствие с требованиями разбойной канцелярии, нам следует некоторым образом защитить и вашу девичью честь, и доброе имя Эльдара Давидовича. Ну или то, что от него осталось.
Я осторожненько потрогала языком щеку изнутри и решилась слово молвить:
— Шеф, если вы хотите мне сообщить, что помолвка моя будет понарошку, то я и сама уже догадалась. Не стоит на меня сейчас ваши ораторские таланты расходовать.
Крестовский удивленно приподнял брови, Зорин крякнул что-то нечленораздельное, я продолжила:
— Через пару месяцев или через полгода Эльдар Давидович будет уличен мною в адюльтере, и мы с ним расстанемся, к взаимному удовольствию сторон. Тихо расстанемся, чтоб слухи не пошли, а только наметились, навроде кругов по воде. Я прекрасно понимаю, что брошенная невеста — персонаж трагический, вызывающий сочувствие, в отличие от суфражистки, к появлению которой в стенах чародейского приказа наша берендийская общественность еще не готова.
Мамаев опустился передо мною на одно колено и почтительно поцеловал руку:
— Сообразительная букашечка.
