«Ага, Геля, ври себе и дальше. Место для него непривычное, то-то он все закутки здесь доподлинно изучил! Первый раз шеф твой в этот дом терпимости наведался! А до того — ни ногой!»
— Где Мамаев? — прервал мои самокопания Семен Аристархович. — Он же собирался вас с Ольгой Петровной в театр вести.
— Он не смог, — ответила я. — Извинялся, сказал, дело важное и неотложное. Вот я от разочарования на фильму и пошла. Стойте, шеф! Значит, вы Эльдара вечером еще не видели? Он вас, видимо, не нашел. Мне же вам столько рассказать надо!
Я азартно придвинула второй табурет и присела на него, не забыв проверить перед тем сохранность всех четырех ножек.
— Шеф! Наш паук-убийца — это Петухов! Я точно знаю.
Красивое лицо Крестовского осветила улыбка — так как светила она в купе с полной мокошь-градской луной, видела я ее во всех подробностях. Хорошая была улыбка, будто ребенку предназначенная, любимому чадушку, от которого любая глупость радостна и умилительна.
— Излагайте.
Ну, я и изложила. И про коляску, и про неклюда-отступника, и про запашок его явный, про волость Эстляндскую, в которой Петухов службу нес. Не забыла достать из ридикюля форму для печатной отливки, а также рассказать, что Беснику запах гаджо в моей комнате учуять удалось.
Крестовский слушал со вниманием, даже не скривился ни разу, только время от времени разбавлял монолог мой сакраментальным «понятно», но в целом с блеском исполнял роль благодарной публики.
— Арестовывать его надо! — закончила я свою речь и хлопнула ладонью по колену.
— Кого? Обер-полицмейстера? — переспросил шеф.
— Сначала неклюда, а потом, конечно, и его высокопревосходительство, пока опомниться не успел, — подтвердила я.
— Ну, во-первых, Попович, мы с вами Петухова арестовать не сможем при всем желании, чиновников такого ранга только личная гвардия государя под стражу взять может.
Я о таком ранее не слышала, поэтому покраснела, устыдившись своего незнания.
— Во-вторых, кроме неких подозрений, признаю, вполне обоснованных и косвенными уликами подтверждаемых, нам с вами и предъявить-то нечего.
— А допрос тогда на что?
— Допрашивать самого обер-полицмейстера у нас с вами тоже… допрашивалка не выросла. В ведении тайной канцелярии такие дела.
Я погрустнела. Куда ни кинь, всюду клин.
— Ну а в-третьих, — Семен Аристархович наклонился ко мне с заговорщицким видом, — зачем Петухову все это понадобилось?
— То есть?
— У каждого преступления есть мотив — ревность, жажда власти, стяжательство. Какой мотив может быть у его высокопревосходительства?
— А неужто и пауки мотивами живут? — всплеснула я руками. — Может, в паучьем теле Петуховым инстинкты движут, а не ваши заумные…
Кстати, про мотивы мне очень понравилось. Я эту мысль на потом отложила, чтоб со вкусом додумать. А возражала для проформы, чтоб наши общие размышления подстегнуть.
— Или, к примеру, безумцы. Мотивы их нам вообще непонятны, но они же чем-то в своих деяниях руководствуются? Уваров тот же, к примеру, со своим расстройством многоличностным.
Крестовский отвел задумчиво глаза, тоже что-то прикидывая. Надеюсь, мои старания и его на какую-то идею натолкнули.
— Есть еще один человек, Попович, на котором все эти ниточки сходятся.
И тут я поняла, что прозрение, посетившее меня сегодня, в львиную голову его высокородия уже наведывалось.
— Кто? — Я тоже склонилась поближе к собеседнику, даже очки сдвинула поближе к кончику носа.
Хотя… Очки мои шеф мне с момента коридорной встречи не вернул, так что ничего я не сдвигала, а только мазнула кончиком пальца по переносице. Мой азартный жест немедленно вверг нас в неловкость. Мы с шефом оказались слишком близко, лицо к лицу, что вызвало во мне волну воспоминаний о… Короче, все, что не стоило вспоминать, то и вспомнилось. Но отодвинуться тоже уже возможным не представлялось, потому что тогда бы он все понял, весь мой позор. А он, кажется, понял. Да не кажется, точно он все понял, котяра (львы же к семейству кошачьих относятся?), потому что продолжил говорить, не отводя взгляда от моего рта и чуть заметно, будто дразнясь, улыбался.
— Кто из наших общих знакомых был в Эстляндии, накоротке с неклюдом-изгнанником и пользуется коляской, которую вы, Попович, столь неуспешно осматривали?
Я молчала. В голове творился кавардак, мысли, не желая сосредотачиваться на чем-то одном, скакали с его слов к его губам и обратно. Неклюд, Эстландия, коляска.
— И, самое главное, кто мог желать смерти обеим бывшим подругам господина Мамаева, да еще таким образом все осуществить, чтоб подозрение аккурат на него пало? А мотив я вам предложу — ревность.
В моей голове что-то перещелкнуло, я отшатнулась и воскликнула:
