– Повоюем, – равнодушно сказала Люджина. – Какие-то инструкции будут?
– Завтра, – он все-таки усмехнулся, коротко поцеловал ее. Обсуждать дела, одновременно чувствуя в руках женщину, было необычно. – А сейчас спать, капитан.
Дробжек, выйдя из душевой, спокойно направилась к своей аккуратно заправленной постели и забралась под одеяло.
– Спокойной ночи, шеф, – ровно произнесла она и отвернулась к стенке.
– И вам, Люджина, – отозвался он. Послушал ее дыхание, покачал головой. Ни вопросов, ни упреков, ни лишних слов. Он и сам-то не очень понимал, что делает. Знал только, что там, в зале, не позволил бы ей уйти с кем-то из берманов. Хотя разве Дробжек ушла бы? Полежал еще немного, глядя на спину северянки, встал, захватил подушку и лег рядом с ней, мгновенно согревшись.
– Кровати узкие, неудобно будет, – пробормотала она невнятно, не поворачиваясь.
– Спите, капитан.
– Угу…
Он прикоснулся губами к ее затылку, обнял за талию.
– Вы будете со мной, Люджина?
Северянка молчала – и будь он проклят, если не ждал ее ответа! – наконец повернулась к нему, уткнулась лицом в плечо и очень сонно и неразборчиво прошептала:
– Столько, сколько вам будет нужно, Игорь Иванович.
Полковник задремал, проснулся через какое-то время – женщина, живая, горячая, пахнущая теплой мятой, дышала ему в плечо, и руками он обхватывал ее как надо, – и снова задремал. Сил думать не было.
Утром, еще до звонка, объявляющего побудку, Стрелковский проснулся от панического, острого чувства вины. Нечем было дышать, нечем оправдывать себя. Люджина спала рядом, открытая, прижавшаяся к нему, – и он некоторое время смотрел на нее, расслабляясь от ее умиротворения и теплоты, прежде чем встать, распахнуть окно в ночной замковый двор и начать судорожно вдыхать свежий холодный воздух, от которого отступали и презрение к себе, и ощущение повторного предательства – уже двоих женщин, – и мягкая, удовлетворенная телесная слабость, и ярость за то, что позволил себе отвлечься, окунуться в краткое бездумное счастье.
Игорь почувствовал, как она проснулась, обернулся – капитан Дробжек сонно и понимающе смотрела на него, и улыбка ее в темной комнате казалась горькой и нежной одновременно.
– Не терзайте себя, шеф, – сказала она хрипло и села, спустив ноги на пол, прижимая к себе одеяло, – я не упрекну вас. Не нужно жалеть меня.
Внутри стало еще муторнее, и Люджина усмехнулась его молчанию, встала, обернувшись одеялом – чтобы не давать лишнего повода для неловкости, – и пошла в ванную. А Игорь последовал за ней, чтобы разбить это молчание, чтобы не иметь повода после называть себя еще и трусом. Капитан умывалась, придерживая одеяло одной рукой. Подняла голову и перехватила его взгляд.
– Я не жалею ни вас, ни о том, что было ночью, Люджина, – честно сказал Стрелковский, глядя на напарницу в зеркало. Коснулся плеча, погладил затылок – и северянка замерла, губы ее дрогнули. В спокойных синих глазах он вдруг отчетливо увидел мольбу оставить ее, дать время прийти в себя. – Вас трудно жалеть – настолько вы цельный человек. И я, честно сказать, не понимаю, чем заслужил вас и зачем я вам нужен со всей той дрянью, что я сделал, и со всем моим прошлым, которое меня не отпустит.
– Я уже говорила, Игорь Иванович, – ответила Люджина с трудом. На последнем слове голос напарницы сорвался, и она задержала дыхание, отвела взгляд, наклонилась и несколько раз плеснула себе в лицо водой. Ледяной – до него долетели брызги, окропили обжигающей моросью, заставив вздрогнуть, схватить ее, напряженную, сжавшую зубы. Развернуть, прижать к себе, утихомиривая ее теплом бурю в душе: прости меня, прости, что ты смелее и сильнее меня. Что я делаю тебе больно, что я пропадаю в болоте из нежности, и вины, и горькой любви, и предательства. Что я пользуюсь тобой, чтобы жить, и не понимаю, как я могу хотеть жить. Тебе все это нести, если ты захочешь, и нет никакой надежды, что я смогу когда-то стать твоим. И страшно, что ты все это понимаешь и все равно нет в тебе ни злости на меня, ни сомнений.
– Я хочу вас, Люджина, – тяжело сказал Игорь, глядя в синие глаза, – хочу, чтобы вы были со мной, жили в моем доме, но я не стою вас, понимаете? Вы заслуживаете, чтобы вас обожали. Вы, с вашей стойкостью и вашей красотой, заслуживаете, чтобы мужчина принадлежал только вам, одевал вас в шелка и дарил драгоценности и чтобы вы и только вы составляли его счастье. Я же могу предложить вам лишь свои дружбу и уважение, свое желание. И не знаю, способен ли я на большее и сколько это продлится. Сможете ли вы вынести меня?
– Да зачем мне ваши драгоценности, Игорь Иванович, – сказала капитан с досадой. – Какая мне разница, как вы это называете. Если я нужна вам, я буду с вами. Это мое решение, и я запрещаю вам винить себя.
От этого категоричного «запрещаю» его отпустило – и Стрелковский криво улыбнулся, внимательно глядя на нее.
– Зачем, Люджина?
– Потому что, Игорь Иванович, – произнесла она строго и бесстрашно, словно недоумевая, отчего он не понимает таких простых вещей, – гораздо больше, чем ваша любовь, мне нужна ваша жизнь.
