огонь ни в коем случае не открывать.
Парашют с вымпелом помог мне окончательно собраться, продумать, где лучше разместить собравшуюся на привокзальной площади технику. И я уже осмысленно начал отдавать распоряжения собравшимся вокруг меня командирам. Но перед этим, обращаясь к Шерхану, приказал:
– Старший сержант, бери всю свою команду и найдите сброшенный с самолета вымпел. Не раскрывая контейнер, срочно доставить его мне.
После этих слов начал разбираться с командирами подразделений и колонн. Все подразделения и отдельные грузовики, сведённые в колонны, в общем-то, были уже расписаны по соединениям и службам корпуса и ожидали только бумаг из штаба и отмашки командования. Вот я и дал эту отмашку, приказав бумаги ожидать не всем кагалом, а выделить одного посыльного, который пусть ожидает документы непосредственно в вагоне той службы, которая их готовит. И пригрозил, что через полчаса пройдусь по штабному эшелону и посмотрю, какая служба у нас является пристанищем бюрократов. А лекарство от бюрократических замашек только одно – непосредственное участие в боях с фашистами в рядах передового батальона, ну если попадётся не очень большой бюрократ, то полка.
Под смешки, раздавшиеся после моих последних слов, толпа начала рассасываться. А вскоре с площади начали разъезжаться и грузовики. Последними с площади тронулись два «опеля». Капитан Лыков принял пополнение и теперь передислоцировал свою новую службу в лесополосу, рядом с бывшей тюрьмой. Именно в её здании располагалась наша гауптвахта и был штаб польских добровольцев. Площадь опустела, только единственный грузовик сиротливо стоял на этой, теперь ставшей большой, привокзальной площади. Естественно, это был «хеншель». Свою машину я решил не прятать под деревьями в лесополосе, во-первых, собирался вскоре направиться в 4-ю танковую дивизию, а во-вторых, думал, что одинокая машина на площади вряд ли привлечет внимание немецких лётчиков. Всё-таки это не лимузин, а всего лишь грузовик, да к тому же явно стоящий пустой. Психология, мля, а в мыслях немцев, я думаю, разбирался хорошо.
Закончив с делами на привокзальной площади, начал просматривать послание, принесённое Шерханом, которое сбросил самолёт 9-й САД. Ничего хорошего там не было, сплошные минусы, которые допускали в маскировке мои подразделения. Какие тут к чёрту вопросы, которые собирался решать с Бульбой, нужно было срочно вставлять фитили командирам подразделений, чтобы немедленно наводили порядок с маскировкой от наблюдения с воздуха. Для этого требовалось опять идти в радиоузел бронепоезда, а не терять время на поиски Бульбы. Поэтому пришлось изменить своё желание хоть немного размять кости и подышать свежим воздухом и снова планировать забираться в прокалённую солнцем, душную железную коробку. Но такова судьба командарма, и я был готов хоть сутки напролёт сидеть в железном ящике при тридцатиградусной жаре, лишь бы мои ребята надрали хвост этим долбаным арийцам. Готов я-то был готов, но с завистью наблюдал за Шерханом, который, держась теневой стороны, направился к эшелонам службы снабжения, чтобы найти Бульбу и передать мой приказ – явиться в штаб, в свой отдел и там ожидать командарма Черкасова, чтобы доложить об обеспеченности соединений необходимым для наступления боезапасом и топливом.
Глава 12
И опять бронепоезд, до боли знакомый броневагон, где располагался радиоузел. И снова разговоры, понукания и крики с угрозами, которые исторгались из меня уже автоматически – только установим связь с подразделением, нарушение маскировки которого зафиксировал самолёт Черных, как я сразу же на повышенных тонах начинал снимать стружку с командира. Утомительное это занятие поддерживать порядок и неукоснительное выполнение всех распоряжений и норм. Умные же люди занимали командные должности, не салаги какие-нибудь, которые пришли в армию по партийной разнарядке пару месяцев назад. Такие либо уже погибли, либо неизвестно куда пропали – я допускал, что, возможно, и дезертировали. То есть, в силу естественного отбора, на командирских должностях остались самые опытные, осторожные и мужественные люди либо явные везунчики. Казалось бы, опыт службы в РККА воспитывает в командирах профессионализм, но сплошь и рядом допускалась халтура, ненужная бравада и надежда на авось. Особенно меня злило пренебрежение некоторых командиров к немцам (слава богу, таких идиотов было немного). Эти везучие шапкозакидатели участвовали только в тех боях, где нам явно везло. На основании этого своего опыта и предвоенной идеологии шапкозакидательства они считали, что воюют с кучкой нациков, одуревших от баварского пива, и стоит только проявить пролетарский характер, как мы погоним эту шушеру обратно в их мюнхенские пивные. Прокатить бы этих идиотов по автодороге Волковыск – Слоним, сразу мозгов бы прибавилось и гонор бы исчез.
Но как бы то ни было, приходилось воздействовать на гонор одних, фатализм других и разгильдяйство третьих авторитетом командарма, криками, матом, а иногда и угрозами снять с должности и отдать под трибунал. Было невероятно тяжело, уважая этих командиров, распинать их как мальчишек, душой понимая, что ты сам такой же. Ведь такое поведение это наша национальная черта – пофигизм, надежда, что всё срастётся и так. Недосуг заниматься мелочами, когда впереди светит великая цель, на которую и обращено всё внимание. Я понимал, что всю эту национальную безалаберность можно было изжить только ежедневными тренировками, доведением своих действий до автоматизма. Но, к сожалению, как это обычно у нас и бывает, не хватило времени, чтобы привить людям такие инстинкты. А теперь остаётся уповать только на естественный отбор – сама война внедрит такие инстинкты в характер командиров. Пока ещё не внедрила, если допускаем такие ляпы. Вот я и видел свою задачу как командарма избежать или свести к минимуму этот
