многого добилась в этой жизни сама. Не знаю, что бы я делала, окажись на ее месте. Однако ты сам писал, что каждый из нас оказывается именно на том месте, которого заслужил…
Поджатые губы, слишком тонкие. Разрез рта большой. И морщинки уже появились.
Женщины нервно относятся к первым морщинам, зачастую требуя от Ивана чуда – не просто избавить, но остановить время. А ей все равно. Она трогает нос, переносицу, пальцы щепотью замирают на горбинке, и уголки некрасивых губ подрагивают. Ивану вдруг становится стыдно, что он читал те Машкины письма, в которых…
…Не понимаю, зачем тебе ее снимок, но отправляю. Да, я ревную. Мне хочется, чтобы ты принадлежал исключительно мне одной. Ты сам твердил, что тебе нужна лишь я, а теперь все время спрашиваешь о ней. И не надо говорить, будто ты пытаешься через нее лучше понять меня саму. Это ложь! Господи, я начинаю ненавидеть лучшую свою подругу. Хотя, отчего лучшую? Чем она отличается от иных? Большей стервозностью? Озабоченностью собственным благополучием? В последние годы у нее никогда-то времени не хватало. Она встречалась со мной, слушала, но я-то чувствовала, насколько ей в тягость. Иллария была вся в своих собственных проблемах, и мои ей казались мелкими, внимания не заслуживающими.
…Прости, теперь мне стыдно за то мое письмо. И да, я согласна, что Лара – уставший человек, сломленный, который пытается выстроить жизнь наново. Ты говоришь, что за такими людьми наблюдать интересно, что именно они, потерявшие смысл бытия, острее заставляют чувствовать собственное счастье. И я вновь счастлива. Я вспоминаю нашу встречу, пусть и недолгую, но ты обещал, что скоро мы будем вместе. Я живу этой мыслью.
…Вчера рассказала Ларе о тебе, как ты и просил. Я наблюдала ее реакцию, и была неприятно удивлена. Хотя ты вновь оказался прав! Господи, мне порой кажется, что твоя проницательность сверхъестественна! Ты, не зная Лару, так ее изучил! И этот ее гнев… А ее голос? Хриплый, ломкий, нечеловеческий. Я слушала его, но не слова. Хотя слова тоже стоили внимания. Представляешь, она обозвала меня шлюхой! Нет, не то, чтобы напрямую, но смысл сводился к этому. Ей казалось, что у меня имеются обязательства…
…Мы продолжаем выяснять отношения. Каждая наша встреча, а теперь Лара сама ищет встреч, оборачивается безобразной ссорой. Она заняла позицию не то матери, не то старшей сестры, которая желает уберечь младшую от ошибки. Ничего не зная о тебе, она тебя ненавидит. И поверь, я достаточно хорошо знаю Лару, чтобы понять – в этой ненависти нет притворства. Она реальна. От нее становится тяжело дышать. И все мои слова, а я все же пытаюсь донести до нее, что ты мне вовсе не враг, уходят в никуда. Она только и твердит, что про мою жизнь, про Ивана, про наше совместное будущее, которое я ломаю. Ей кажется, что я не осознаю всецело, чего могу лишиться. А моих возражений она просто не слышит…
…Был ли ты прав, в очередной, уж не знаю какой раз – и эта правота прежде неизменно восхищала меня – говоря о ее любви, но не ко мне, а к Ивану. Мне неприятно думать об этом, пусть я сама не люблю Ивана, и в принципе, в самом скором времени, как только ты разрешишь свои проблемы, собираюсь его покинуть. Однако сама мысль о подобном чувстве со стороны Лары видится мне если не кощунством, то – нарушением неписаных правил. Верно, я большая собственница, если продолжаю относиться к этим людям, как к тем, на кого имею некие эфемерные права. И самой смешно, но вместе с тем горько.
Странно.
Он и сам не понял, когда успел заучить эти письма.
– Вот как… – Иллария не стала притворяться равнодушной, возможно, оттого, что лицо ее не способно было превращаться в маску. – Наверное, для нее все это и вправду выглядело… вот так.
– Не принимай близко к сердцу.
…У Илларии сердце, если и было, то давно превратилось исключительно в орган, необходимый для перекачки крови. Она категорически не способна испытывать сколь бы то ни было сильные эмоции.
– Утешаешь? – листы сложила аккуратно. – Блины лучше ешь. И ты мне кофе обещал.
– Сварю.
Она сидела, сгорбившись, обняв себя, и серый фартук топорщился.
– Ты мне действительно нравился, – заговорила Иллария, когда Иван поставил перед носом ее чашку с кофе. – Не в том смысле, что как мужчина… точнее как мужчина тоже, поверь, я знаю, сколько всякого дерьма притворяется мужиками, но вот… для нее ты был подходящим. Она же – девочка. Ясная мечтательная девочка, которая уверена, что ничего плохого с нею в этой жизни не случится. С кем угодно, но не с ней… все девочки такие, да?
– Наверное.
– А я вот хлебнула от души… и да, она правду сказала. Я была содержанкой.
Чашку взяла, сдавила керамические бока ладонями.
– Не подумай, что жалуюсь… но просто, чтобы знал, да?
– Да.
– Модельный бизнес – то еще болото… там душу выматывают. Или нет, чайной ложкой выскребают. И девчонки бесятся. Это же больно, когда вот так… от бешенства, от злости, от неспособности что-то изменить и лезут друг на друга. Крысы в бочке. Сделаешь гадость ближнему, и легче станет. А душа покрывается слоем глянца. И вот уже нет ее.
