остановилось, когда я услышал…
Возможно, на то и был расчет?
Тогда-то я думал лишь о том, чтобы привести разоренную могилу в порядок, отыскать злодея, наказать по всей строгости. Но спустя несколько дней горничная, уже старуха, служившая еще при моей матушке, оскользнулась и, свалившись с лестницы, разбилась насмерть. Естественно, все сочли это несчастным случаем, но меня удивило то, что ступеньки лестницы были чисто вымыты. Я пользовался ею частенько, поскольку давно уже страдаю бессонницей и ночи провожу в библиотеке. Случается проголодаться, а черная лестница ведет аккурат на кухню. Той ночью, полагаю, мне повезло. Как повезло и днем позже, когда Трезорка, дворовой кобель весьма ласкового нрава, вдруг взбесился. Он крепко порвал моего конюха, и доктор утверждает, что парень не выживет…
Последней каплей стало удивительное существо, огромный бык, который, однако, ходит о двух ногах. Я видел его трижды, и всякий раз, когда находился один и не было рядом никого, кто подтвердил бы, что призрак сей существует. Всякий раз он подходит ближе. Я знаю, он хочет моей смерти.
Я пытался сам распутать это дело, думал, перебирая кандидатуры, но вынужден был признать, что сыщика из меня не выйдет.
Моя смерть позволит Елизавете стать полновластной хозяйкой в поместье. Это ли причина? Или же в ненависти, в мести за загубленную ее жизнь? Или же я вновь вижу зло там, где его нет?
Племянники мои? Петр и Павел с их безумными идеями быстрого обогащения. Они желают поместье продать, а деньги вложить в дело, хотя вероятнее всего спустят на игру, которой лишены. Их сжигают страсти, но хватит ли того, чтобы решиться на убийство? Елизавету они считают тихой и безвольной женщиной… а быть может, умереть предстоит не мне одному? И если за себя я не боюсь, моя жизнь была длинной и богатой событиями, то не хотелось бы, чтобы мое безволие в очередной раз причинило вред человеку невинному.
Никому не говоря ни слова, я переписал завещание. И теперь после смерти моей усадьба отойдет Елизавете. А ежели и с нею случится несчастье, то право распоряжаться имуществом получит церковь. Не знаю, стоит ли озвучивать это мое решение, но…
Я полон сомнений, дорогой мой друг.
И надеюсь, что ты поможешь их разрешить.
Верно сказано: не судите.
Я судил.
И обвинял. И теперь моя совесть не позволяет мне уйти в мир иной, держит, точно на привязи. Но я знаю, что уже скоро. Я чувствую, как уходит мое время… и потому, дорогой мой друг, надеюсь, что годы эти не лишили права называть тебя именно другом, прощаюсь с тобой.
Не горюй обо мне.
Твой старый товарищ, князь без княжества, Алексей».
Первая ночь на новом месте шла тяжело. Кладбище, днем казавшееся местом спокойным, в чем-то даже живописным, ночью преобразилось. Оно наполнилось тенями и шорохами, смазанными силуэтами нетопырей и далеким воем.
Вой был с переливами. И Женька, слушая его, холодела сердцем. Она вставала со скрипучей кровати и, превозмогая страх, шла, проверяла, заперты ли окна, держится ли засов на двери. В какой-то момент, когда показалось, что к стеклу прильнула скособоченная тень, Женька едва не заорала.
Дура.
Приключений захотелось… в жизни мало было… к родителям возвращаться следовало, а там отец, которому драгоценный никогда не нравился, придумал бы что-нибудь. Не дал бы в обиду, а она… Козлы какие-то, кладбище… и сама в белой ночнушке на призрака похожа.
– Чушь, – сказала Женька вслух, унимая колотящееся сердце. – Чушь. Не существует призраков. И мертвецы не встают из могил… и вообще…
Глухой протяжный стон прервал ее монолог, заставив замереть.
Послышалось!
Конечно, послышалось… или дерево скрипит. Деревьев на кладбище много, они старые, и ветер, наверное, гуляет…
…Стон повторился. А потом раздалось:
– Помогите…
Женька икнула и, превозмогая ужас, – а по спине побежали мурашки – шагнула к окну.
Никого…
Кладбищенская чернота и… белое пятно фонарика? И снова стонут, так тяжело, проникновенно, что сердце кровью обливается… а если там действительно человеку плохо? Нет, конечно, откуда живому человеку взяться на кладбище ночью? Но, с другой стороны, Женька никогда не слышала, чтобы мертвецы использовали фонарики. А свет его прыгал, метался, останавливаясь то на лохматой гриве шиповника, то на крестах.
Надо решаться.
Хорош из нее сторож… а если это грабить пришли…
