сумма, но Игорек вернется.
– Откупился, а чай пить брезгуешь, – произнес тот, отчего-то глядя на Илларию. Стеклянные глаза, недобрые. – Думаешь, что если человеку в жизни не свезло, то и хрен с ним, да? А я ведь надежды подавал… музыкантом был…
Он протянул к Илларии грязные руки с тонкими пальцами.
Ведь и вправду был.
Играл хорошо, на скрипке вроде… и мать его гордилась, тянула жилы, пытаясь заработать на нормальную скрипку… и на учителей… и на конкурсы… он вроде бы даже выиграл какой-то.
Карьеру прочили.
И куда подевалась скрипка?
– А мне руку сломали, – блеющим голосом пожаловался Игорек. – Из зависти… сломали, и все… изуродовали жизнь… только и осталось, что на других смотреть.
Он баюкал левую руку правой, поглаживая смуглую, будто прокопченную ладонь. И была в этой его позе немалая театральность.
– Я и запил. С горя. Когда пью, то оно легче становится, – признался Игорек.
Что ему надо? И вправду за деньгами пришел? А ведь он живет как-то… пьет на что-то… работы здесь нет, да он и невеликий охотник искать. Нет, порой Игорька нанимают, дров наколоть или забор поправить, но скорее не от нужды, а из жалости.
Жалость эта оборачивается запоями.
– А тебе вот… свезло в жизни, свезло, – он облизал губенку, над которой пробивалась щетка усов. И те росли неровно, с проплешинами. – И работа у тебя есть. И деньги. И дом вот справил… и бабы… прошлая мне больше нравилась. Хотя и стерва.
– С чего ты решил? – поинтересовалась Иллария, отступив на всякий случай к Ивану. За руку хватать не стала, просто стояла близко.
– Стерва, – Игорек не спускал с Лары взгляда. И кадык на длинной тощей его шее нервно дергался. – Сразу видать. Я к ней со всем уважением, мол, здравствуйте, хозяюшка… а она меня матом. Нехорошо, когда баба матом ругается. Некрасиво. Небось, не обеднела бы со ста рубликов… на себя-то поболе тратит… ты, Ванька, так ей и скажи, что когда объявится другим разом, пускай себя поуважительней ведет.
Не объявится. Ни этим, ни другим… нет больше Машки.
– Когда это было?
Ладонь Илларии на руке успокоила.
И разозлила.
Привыкает? А почему бы и нет, он же живой, и одиночество свое переносит остро. Иллария же рядом, удобная близость, и сама призналась, что Иван ей нравится. Может, вся эта охота – не более чем попытка сблизиться настолько, чтобы занять чужое место?
Чушь.
– Дык… – Игорек вжал голову. – Недельки две тому… может, чуть больше… прикатила вся такая…
Две недели тому назад Иван был в городе.
А Машка не добралась бы одна… или добралась бы? Автобус ходит дважды в сутки. Но от остановки еще километра два через лес идти… и выходит, что ее привезли?
– Не видел, с кем приехала?
Этот вопрос заставил Игорька осклабиться.
– Что, гуляла баба? – он сунул пальцы в драные карманы и цыплячью свою грудь выпятил. – Я тебе говорил, Ванька, что стерва она! А стервей учить надобно.
– Как? – глухо поинтересовалась Иллария.
– Кулаком, – Игорек сжал кулачок и сунул под нос. – Бей бабу молотом, будет баба золотом! Вот что народ говорит! А народ, он мудрый.
Спокойно.
Иван не сказал, просто глянул на бледное осунувшееся лицо, и собственные подозрения стали смешны. Занять Машкино место? Не привлекает оно Илларию.
Боится. Того, который прячется в прошлом, через годы отравляя Ларину жизнь. И всех остальных, нынешних, опасно близких. Ивана тоже, понимает, что он не причинит вреда, но все равно боится.
– Но Ванечка у нас добрый, – проблеял Игорек, пятясь. – Он бабу не тронет…
– Так с кем она приехала, – Иван вытащил портмоне. – Скажешь – долг прощу. А если еще чего интересного вспомнишь, то и…
– Одна.
Он смотрел на купюру, не видя больше ничего, кроме нее.
– Уверен?
