Нет, он остался в прошлой жизни, какой-то далекой, о которой если вспоминалось, то с недоумением и улыбкой. Подумаешь… тогда на Вовку? Пришел, растревожил. Но он же ни в чем не виноват. И получается, что она, Женька, влюбчивая?
А у Вовки невеста.
Еще Сигизмунд есть и черный мавзолей, к которому Женька все же подобралась, ступала осторожно, и на рыхлой земле оставались следы-провалы. Каждый шаг, приближавший ее к склепу, заставлял замереть. А ну как и вправду ухнет под землю?
К мертвецам.
Мертвецов Женька не боялась, но… неприятно же!
Не ухнула. Дошла. Пробилась и сквозь полынь-лебеду, через заросли дудника, поднявшегося на трехметровую высоту. Смыкались плотные пустые стебли, твердые, что кость, переплетались листья, и белые шары соцветий покачивались, манили пчел. Была здесь и малина, дикая, с зелеными пока ягодами. Побеги выбирались к камню, цеплялись за него, да так и застывали.
Гранит? Мрамор? Из чего бы ни был создан мавзолей, за прошедшие годы он не утратил ни крупицы своего величия. Черная пирамида вырастала из земли, и на облупившейся, точно обгоревшей вершине виднелся поблекший герб.
Бык?
Стилизованная морда и рога преогромные, меж которыми застыл круг солнца. Это не Греция, Египет какой-то. Хотя что Женька в культуре понимает? Ничего ровным счетом.
Драгоценный пытался ее просвещать, но он больше авангардным искусством восхищался… правда, Женька не могла бы сказать, сколь искренним это восхищение было.
Но мавзолей ему бы понравился.
Гладкий. Лоснящийся… грани острые режут солнечный свет, пластая тени.
А входа нет.
Странно. И таблички нет… не то, чтобы Женьке прежде случалось мавзолеи встречать, но она предполагала, что должна быть табличка… ну или хотя бы ограда. А тут только малинник дикий. И вьюнок развесил белые хрупкие колокольчики.
Женька обходила сооружение, не смея приблизиться, но и не находя в себе сил отступить. Завораживал… наверное, так выглядели древние языческие храмы…
Или она сочиняет?
В конце концов, что ей до князей, которые сгинули давным-давно? Женька знала о себе, что сама она – рода пролетарского, крестьянско-рабочего, и воспринимала сей факт как данность.
…Нет, драгоценному определенно понравилось бы.
Она все же нашла вход – массивную дверь, которая выделялась на черной туше мавзолея исключительно благодаря проржавевшим петлям. Они выглядели чуждо, и Женька испытала иррациональное желание замазать ржавчину черной краской, чтобы не нарушать равновесия.
– Добрый день, – из задумчивости ее вывел голос, заставив подпрыгнуть.
Хорошо, что не завизжала. А ведь собиралась… выглядела бы сущей идиоткой.
– Простите, если напугал вас, – сказал мужчина в спортивном костюме. – Совершенно не имел намерения. Мне казалось, что вы слышите, как я иду…
– Извините, я… задумалась.
– Бывает. Владлен Михайлович, – представился мужчина, забавно кланяясь и приподнимая полотняную панаму. – А вы, наверное, Женечка?
– Да, а откуда…
– Меня Галина Васильевна послала. Сказала, что вы, вероятно, застесняетесь прийти к ней на чай, хотя обещали. А обещания, Женечка, держать надо. Ко всему, вижу, вас история и вправду интересует, а никто, лучше Галочки, о князьях Тавровских вам не расскажет, уж поверьте старому полковнику…
Старым он не выглядел.
Человек в возрасте – это да, но отнюдь не старый. И выглядит моложаво. Стройный, подтянутый. Рукава спортивной куртки закатаны, и видны жилистые руки, с виду крепкие. Держится прямо, ступает легко…
– Так что, Женечка, собирайтесь, – с улыбкой сказал Владлен Михайлович, – вас ждут.
Это вряд ли…
Наверное, Вовка идти отказался, а Галина Васильевна все одно по-своему решила. И честно говоря, Женьке было неудобно. Кто ей там рад? Уж точно не светловолосая Ольга, которая увидела в Женьке соперницу. И не Вовка, отчаявшийся помириться с невестой.
– Я… извините, – Женька понимала, что краснеет, – у меня дел много… прополоть вот… и забор покрасить.
Владлен Михайлович только хмыкнул и, взяв Женьку под руку, доверительным тоном произнес:
– Не волнуйтесь, Женечка, ваш забор совершенно точно от вас никуда не денется. Более того, я готов оказать любую помощь в побелке… ну или
