И надо бы поддаться, но она держится, глядит сквозь маску, пытаясь улыбаться.
Нелепая, глупая женщина.
– Мне и в самом деле стыдно, – он отпустил ее и позволил отступить на шаг, чтобы шаг этот преодолеть за долю мгновенья, обнять, прижав к себе. – Не бойся. Сегодня я тебя не трону. Я ведь принес тебе платье.
– Зачем? – от Минотавра пахло дымом и асфальтом. Оказывается здесь, в подземелье, в белом-белом кафеле так… не хватает запахов.
И Аня, уткнувшись носом в свитер, дышала жадно.
– Зачем? Просто так… подарок… я ведь могу сделать тебе подарок?
– Наверное.
Аня не знала. И знать не хотела. И собственный ее план теперь казался полной нелепицей… да, она не пытается бежать, а ее похититель делает ей подарки, вот только что это изменит?
Ничего.
Но… она ведь жива. Пока.
– Тебе оно нравится? – Минотавр гладил ее по встрепанным волосам.
– Очень. У меня никогда не было такого платья… оно старинное?
– Нет, но сшито по образцу… у меня есть портрет моей прапрабабки. Про нее я не солгал. Там она в подобном платье. И я подумал, что тебе пойдет… я давно его заказал для своей невесты… думал, что она замуж выйдет в этом платье…
– А она…
– Меня предала. Сбежала.
– Тоже ложь? – теперь ему сложно верить, но Минотавр разжал руки, и Анечка не отступила. Она стояла, прижимаясь к нему, вцепившись в застиранный колючий свитер, под которым суматошно колотилось сердце человека.
Или зверя?
Или обоих вместе.
– Нет, не ложь. Что до моей семьи, то ты так… сочувствовала, что я просто не удержался, – он все-таки отстранился и сказал: – Сядь. Ложь следует исправить.
– Я не вправе ничего от тебя требовать.
– А ты и не требуешь. Я сам все решаю… садись.
В белом бальном платье, сшитом по образцу с портрета, в платье с жемчугами и птицами… с кружевом… с отделкой лентами… и на белый, но грязноватый кафель. Спорить Аня не стала. Она села и расправила юбки, провела ладонями по колючему шитью.
– Не было никакой мачехи, – он устроился напротив. Ноги скрестил. И руки положил на колени, выпрямился, вытянулся, неестественная, неудобная поза. – Почему ты мне сочувствовала?
– Не тебе, а… ребенку, которого… мучили.
– Мне. Ты ведь думала, что этот ребенок – я.
– Да.
– Я тебя украл и собираюсь убить.
– Спасибо, я помню.
– И все равно сочувствовала, – задумчиво повторил Минотавр. – На самом деле в моем детстве не было ничего ужасного. Обыкновенное советское детство… отец вынужден был часто переезжать с места на место. И мама с ним. Мне все места казались одинаковыми. Знаешь, такие вот городки с застройками по одному плану… серые пятиэтажки и бежевые – девятиэтажки… старый центр, непременные парк и дом культуры, в котором работают кружки. Я занимался игрой на гитаре… и еще выжиганием по дереву… лепкой пытался, но оказалось, что руки слишком грубые.
– А я никуда не ходила…
– Почему?
– Некуда было… да и… опасно. Мама меня не хотела из дома выпускать. У нас район неблагополучный. И в нем стреляли… а один раз я разборку видела.
– Понятно, – сказал Минотавр, хотя что именно ему стало понятно, Анечка не поняла. – Дитя развала…
– Кого?
– Перестройка и развал Союза. Девяностые годы… ты, наверное, самый конец их застала.
А он, значит, старше… лет на десять? Или около того? Спрашивать опасно, а гадать… гадать Аня может в полное свое удовольствие.
– Я перестройку помню. И дефицит, когда приходилось договариваться обо всем… от масла до молока… и еще очереди помню. Я уже большой был, мог маму подменять… занимаешь затемно, на руке номер рисуют. Стоишь… люди ссорятся, орут. Кто-то пытается занять не только для себя… и главное, не
