драли сухую траву. Дремал цепной кобель, разомлевший на солнце, он и не думал предупредить хозяев о визите гостя.
– Милая, ну что ты нос воротишь, все равно никто тебе лучше предложения не сделает, – этот голос донесся из приоткрытого окна. – Или ты и вправду собралась остаток жизни здесь провести?
– Почему нет? – ответила женщина. – Здесь спокойно. Уютно. И жизнь налажена.
– Боже, Петя, скажи хоть ты ей…
– Не жизнь, – охотно отозвался невидимый Петя, – а существование. Драгоценная кузина, неужто вам и вправду охота остаток жизни провести в деревне?
– Да.
Неудобно подслушивать, но Натан Степаныч с места не сдвинулся, платок вытащил, принялся обмахиваться, будто бы отходя от жары. Пока его не замечали, но как долго сие продлится, он не знал.
– Чушь какая! – первый мужчина не сдавался, надо полагать, это Павел, племянник покойного князя. – С вашей красотой, дорогая кузина, только в столице блистать. Не упрямьтесь, подпишите бумаги, и завтра же мы увезем вас отсюда…
– И куда же? – в голосе женщины Натану Степанычу послышалась насмешка.
– Не важно! Но месяца не пройдет, и вы получите такие дивиденды, о которых только мечтать…
– Дорогой кузен, – она не дала себе труда скрыть ядовитые ноты, подчеркивая, что родство это ей в тягость, – вы, верно, полагаете меня совсем глупой, если думаете, что я вложу хоть копейку в ваше сомнительного пошиба мероприятие. Вы меня утомили…
– Мы, дорогая кузина, – прошипел Петр, едва сдерживая ярость, – только начали беседу. Или вы полагаете, что мы так легко отступимся? Ежели не хотите продавать поместье, то будьте любезны выделить нам с братом две трети его стоимости.
– Что?
– То, что слышали, дорогая. У покойного дядюшки трое наследников, и если…
– В завещании сказано, что…
– Плевать на завещание! – мужчина не сдержался.
– Дорогой кузен, – тон женщины стал ледяным. – Сейчас я поднимусь к себе. Мигрень разыгралась от ваших криков. А когда спущусь, надеюсь, вы с братом успокоитесь… если же нет, если вы и дальше продолжите испытывать на крепость мои несчастные нервы, я вынуждена буду отказать вам от дома.
И Натан Степаныч решил, что настал удобный момент, чтобы дать о себе знать.
– Есть кто дома? – бодро крикнул он, и сонный кобель, приоткрыв глаз, гавкнул для порядка.
Двери открыла осоловелая служанка.
– Будьте любезны, доложите княжне, что к ней из городу явились…
Визитную карточку, заведенную аккурат для таких вот случаев, Натан Степаныч протянул, и служанка взяла. Отсутствовала недолго, вернулась и, ни слова не сказав, за собой поманила.
В гостиной, обставленной хоть и просто, но со вкусом, были трое. У окна устроилась княжна Елизавета, женщина и вправду красоты удивительной. Высока. Стройна. Легка в кости. Ей идет смуглота, выдающая восточную кровь. Черные волосы пока не тронуты сединой, но Натан Степаныч знал – уже недолго осталось. Было в этой женщине что-то осеннее, догорающее, того и гляди, полыхнет последним ярким костром тихая ее жизнь, отгорит и уступит место зиме-старости.
Смотрит свысока, но все же улыбается.
И права вдовица, маска на ней, привычная такая маска смирения. Руки сложила, пальчиками тонкими за пальчики держится. Осанка прямая, но взор опущен долу.
– Доброго дня, Елизавета Алексеевна, – сказал Натан Степаныч.
– Доброго, – голос-призрак.
Вздох. И платочек черный прижимается к уголку глаза, подбирая несуществующую слезинку. Фыркает мужчина в черном пиджаке с засаленными рукавами. Второй же отворачивается.
Петр и Павел.
Павел и Петр… близнецы, племянники князя, обиженные на дорогую кузину, не желающую делить с ними наследство. Некогда, пожалуй, сходство и вправду было удивительным, но годы развели этих двоих.
Один располнел, поплыл лицом, на котором проступили красные пятна. Второй, напротив, сделался болезненно-худ.
– Павел Тавровский, – первым представился высокий.
– Петр Тавровский…
– Натан Степанович, следователь. Послан старинным приятелем вашего… дяди, дабы разобраться в обстоятельствах его
