шубуршание жаловалась, на теней, на… и молила забрать ее. Царица перечить не станет, если в невесты…
— Так есть уже жених. Или не слыхали?
Сомнительно. И тогда чего ради все нынешнее представление?
— Того жениха… к тому же люди бают, что не больно-то он радый этой милости… и что иная ему невеста по нраву. Вот и ладно бы сложилось, ты ему одну девку, он тебе другую. Все довольные, все счастливые…
— А матушка?
— Что твоя матушка? Ему-то, коль вздумает кобенится, мигом укорот даст, а вот ты — дело иное… коль попросишь, неужто в такой малости откажет?
Попросить, значит.
Одну для себя, а другую — для Лойко? Или для самого Жученя-старшего… все равно непонятно. А Кирей не любил, когда ему было непонятно.
Коня Кирей сам седлал. И любопытный холоп, то ли сам, то ли велено было ему приглядывать за высоким гостем, вертелся рядом, глазел во все глаза.
…а после и боярыня явилась.
Вошла тихо.
И холопу рученькой махнула. Тот и сгинул, как не было.
— Мой супруг вас утомил. — Голос у нее и тот был мягкий, болезненный. Да и гляделась она печальною. Ликом бела, глазами темна. Гляди в такие — не наглядишься. И уводит взгляд, путает.
Зубы конские за плечо ухватили.
Нет уж.
— Не стоит. — Кирей не без труда, но отвернулся.
И жеребца погладил: спасибо, родной.
— Мне хотелось проверить, и вправду ли вас морок не берет. — Она не выглядела смущенной. — Ко всему… конюшня — это уже не дом.
— Да и дурного вы не желали, — поддержал Кирей.
— Верно. Не желала. Друзья моего сына мне дороги… почти как родные…
…а ведь родни у боярыни и не осталось. Единственная дочь, балованная-избалованная. И замуж-то вышла по любви, не иначе. Жучень ей не родня.
Правду сказал.
Не водилось за родом их ни богатства, ни славы…
— Гадаете, что меня с ним связывает? — Боярыня глядела уже не на Кирея, на коня чудесного. И тот стих, шею выгнул, красуясь.
Всхрапывает.
Головой потряхивает.
Косит лиловым глазом, да с прищуром, будто соблазнить боярыню желая. Кирей аж сам головой встряхнул, унимая этакие мысли крамольные. Взбредет же…
— Не поверите, в молодости он был очень собою хорош. А уж песни как пел… истории рассказывал. Все мы, девки, падки на истории. И теперь, хоть утомил меня изрядно, а все супруг. Божиней заповедано чтить его.
Рученьку протянула, а конь-то попятился.
Вдруг.
И захрипел, упреждая, что вот-вот поднимется на дыбы, махнет копытом…
— Осторожней, он чужих не любит. — Кирей в упряжь вцепился.
А непроста боярыня. Дар слабый? Может, и слабый, но и одной искры порой довольно, чтоб пожару случиться.
— Как сынок мой?
— Жив. Здоров. Кланяться велел.
— Что ж не кланяешься?
— Спину прихватило, — почти честно ответил Кирей и на дверь покосился: открыта ли. А то мало… вдруг да и он, выехать выедет, но до Акадэмии не доедет? И кому сказать, но побежали по хребту мурашки. А боярыня стоит.
Усмехается.
— Спину беречь надобно, азарин… передай моему сыночку, что матушка его жива и здорова, что ждет и не дождется часа, когда обнять сумеет.
Как-то так сие прозвучало, что Кирей лишь кивнул. Передать-то он передаст, невелика тяжесть, да на Лойковом месте он бы в этие обьятья не спешил.
