Да и как иначе?
Гуляй, душа… да не одна, в развеселое компании. Сколько она говорила, совестила… упреждала даже, да разве послушает? От батьки вновь же набрался. Марьяна кто? Холопка дурноватая. А уж он-де кровей боярских, стало быть, умен.
Горе, горькое горе… отболела, казалось бы, душенька, но нет, жмет, мучит… уж как она просила… в ногах валялась, чтоб простил царь-батюшка… клялась, за двоих клялась… и не напомнила, сколько раз ее силой дети царские живы были.
Зря не напомнила.
Может, и простил бы. Царь хоть грозен, а справедлив. Но эти, псы его цепные, заголосили… прецедент. Где это видано, чтоб смутьяна миловать… небось за прочих тоже найдется кому попросить. И все-то — слуги верные…
…а Осип Ряженский с речью выступил.
Про закон.
И про то, что закон этот соблюден быть должен. Хорошо говорил, соловьи и те заслушались бы. И думцы кивали, мол, верно. Марьяне бы самой радоваться, что жива осталась, что не удавили ее и не лишили ни земель, ни богатства, ни доверия царского.
На словах не лишили.
А на деле… нет ей больше хода в покои царские. Другие нашлись. Не столь сильны, да зато без смутьянов в роду. И знать, и вправду перерос царевич свои болячки, коль Марьяну к нему не кликали.
Ничего.
Она подождет. Что ей осталось, кроме лет да внученьки?
— Золото забери. — Марьяна подняла монетку, которая на пол скатилась.
Птица сирин.
Царь носатый… он в глаза-то не глядит, а значит, мучит совесть. Или боится увидеть чего? Жаль, заглянул бы, Марьяна, глядишь, и углядела б сердце слабое… у иных болезней признаки таковы, что не всякий целитель заприметит.
Но ей ли дело?
— Значит, тебе сила надобна? — Она поставила монетку на ребро и к боярину подтолкнула. Та и покатилась солнечным колесом. — И зачем?
— Какое вам дело?!
Вспыхнул.
Вскочил.
И на место сел, сообразивши, что ныне он просителем явился.
Марьяна не торопила. Ждала, монетки собирая. Одну к другой и третью наверх… в казне золота много… царь давече, наградить ее желая, самолично отвел. Показал сундуки, доверху наполненные что монетами, что бревнышками золотыми, по мерке царской литыми да печатью опечатанными. Что шкатулки драгоценные, каменьев полные…
Пустое все.
И посуда золотая сердце не грела.
Броня. Оружие. Возьми, чего сама пожелаешь… она бы взяла, да не осталось уже желаний иных, кроме запретных.
— Правду говори, боярский сын. — Марьяна подвинула столбик из монет к самому краю. — Если и вправду желаешь стать сильней.
— А вы… можете?
— Могу.
— И насколько сильней?
Белый. И желваки ходят. Хорош. Зол… отец его любит. Гордится. Единственный сынок, наследник… дочерей, тех пятеро аж… но девки. Что с них? В чужой дом отдал и забыл… а Никодимушка — свет в оконце…
— Настолько, насколько сам пожелаешь. — Марьяна улыбнулась ласково.
…тяжко будет, когда свет погаснет. Ей ли не знать, каково это — век во тьме вековать.
— Если, конечно, духу хватит…
Оскорбился.
Оскалился, что конь злой да горячий. Как же это она, холопка, баба, да усомниться посмела в силе евонной… дурачок.
И ее сыночек дурачком был.
Так и не понял, что не игра это. Всегда-то матушка помогала… дурная, ох и дурная… и виновна не меньше, чем он… ну да ей свою вину ныне до конца веку изживать. А он… пусть примет Божиня беспокойного. Уж она-то ведает, что не было его вины.
Смутьян?
Какой из него смутьян. Неслух. Неуч, магии лишенный, он бы и так раньше в ирий отправился, да все своею смертью. А эта…
