себя так потому, что у нее имеет место то, что доктор К. называет «неисследованная психологическая травма». Они будут здесь уже через пять минут.
(
— …Тогда ты можешь быть Рейнбоу Дэш, а я буду Принцесса Луна. Если только ты не захочешь быть Рэрити.
— А у тебя есть
— Да. Это Пол купил их мне. А еще он купил Барби в бальном платье. Вот она.
— Ух, это круто! Она такая красивая. Но ведь у тебя даже не было дня рождения.
— Я знаю. Ты можешь забрать ее, если хочешь. Пол может купить мне другую.
— Правда? Ты самая лучшая! Джесс, что ты собираешься делать со всеми игрушками Полли?
— Ничего.
— И еще, Джесс… Это было больно? В смысле, когда ты получила эти ожоги.
— Больно.
— А шрамы эти сойдут?
— Это не имеет значения.
— Как это не имеет?
— Не важно, сойдут они или останутся.
— Моя мама говорит, что это настоящее чудо, что ты выбралась из того самолета. Она говорит, чтобы я не задавала тебе вопросов про это, потому что ты можешь заплакать.
— Да не собираюсь я плакать!
— Мама говорит, что позже ты сможешь закрыть шрамы макияжем, чтобы люди не пялились на них.
— Ладно, давай играть.
(
— Ты что, не идешь?
— Ты иди первая. А я соберу пони. Они могут поесть вместе с нами.
— О’кей. А я правда могу взять себе Барби в бальном платье?
— Да.
— Ты моя самая лучшая подруга, Джесс.
— Я знаю. Иди ты первая.
— О’кей.
(
Когда через несколько дней после похорон Джесс я прилетела в Лондон, чтобы встретиться со своими издателями в Великобритании, Мэрилин Адамс пригласила меня в свою резиденцию — ухоженный муниципальный дом на три спальни со всеми удобствами. Мэрилин ждала меня, сидя на диване, на расстоянии вытянутой руки от нее лежала кислородная подушка. Когда я уже готова была начать интервью, она вдруг вытащила откуда-то сбоку пачку сигарет, прикурила и сделала глубокую затяжку.
Только мальчикам моим не говорите, хорошо, дорогая? Я знаю, что мне нельзя, но после всех этих дел… Как это может мне навредить? Сигаретка — мое единственное утешение в последние дни.
Я прекрасно знаю,