бедности. Аэропорт, возможно, и построен по последнему слову техники, но по обе стороны дороги стоят покосившиеся ветхие лачуги, и Винсенту приходится резко тормозить, когда поток машин зигзагом начинает перебегать маленький мальчик, который тянет за собой на веревке собаку.
— Здесь недалеко, — говорит Винсент, цокая языком, потому что ему приходится справа обгонять забитый пассажирами ржавый микроавтобус, который нахально едет в левом ряду, предназначенном для скоростного движения.
Я спрашиваю, кто его нанял искать Кеннета, но он только улыбается и качает головой. Журналист, который дал мне координаты Винсента, уверял, что тому можно доверять, но меня все равно не покидает беспокойство. Я задаю вопрос о сообщениях насчет того, что многие охотники за Кеннетом были здесь ограблены.
Он вздыхает.
— Пресса преувеличила. В беду попадали только те, кто вел себя уж больно глупо.
Я спрашиваю, верит ли он сам, что Кеннет на самом деле где-то бродит.
— Это не важно, во что верю лично я. Может быть, ребенок где-то здесь, может быть — нет. Но если его можно найти, я его найду.
Мы съезжаем с шоссе, и справа я вижу край громадной территории, забитой небольшими каменными домиками, хижинами из жести и досок, а также бесконечными рядами туалетных кабинок, которые напоминают будки часовых.
— Это и есть Каелитши?
— Да.
— И сколько вы уже ищете его?
— С самого начала. И это не было развлекательной прогулкой. Сначала были даже проблемы и неприятности со стороны членов мусульманской общины, которые пытались запретить людям говорить с нами, с теми, кто искал его.
— Почему?
— У вас в Америке такого нет? Хм… Эти возмутители спокойствия полагали, что Кеннет мог быть мусульманином. Они возражали против приезда сюда американцев и заявляли, что он был одним из их посланников. Потом было публично объявлено, что он из христианской семьи, и теперь им все по барабану!
Новый взрыв смеха.
— Насколько я понимаю, вы — человек нерелигиозный.
Он сразу делается серьезным.
— Нет. Я слишком много видел.
Он поворачивает направо, и через несколько минут мы оказываемся в сердце жилого поселка. Грунтовые дороги, извивающиеся среди бесконечных рядов лачуг, не имеют обозначений. Попадается много эмблем кока-колы, большинство из которых налеплено на морские контейнеры: я догадываюсь, что они представляют собой импровизированные магазины. Несколько маленьких детей в грязных шортах машут машине рукой и улыбаются, а затем с улюлюканьем бросаются вслед за нами. Винсент съезжает на обочину, протягивает одному из них десять рэндов и поручает присматривать за BMW. Парнишка гордо выпячивает грудь и согласно кивает.
В нескольких сотнях метров от нас вдоль ряда лавок уличных торговцев, продающих свой незамысловатый товар, припаркован туристский автобус. Я вижу, как супружеская пара из Штатов выбирает проволочную скульптурку самолета и начинает торговаться с продавцом.
— Отсюда мы пойдем пешком, — говорит Винсент. — Держитесь возле меня и не встречайтесь глазами ни с кем из местных.
— О’кей.
Он снова смеется.
— Да не нервничайте вы так, все будет хорошо!
— Вы живете здесь?
— Нет. Я живу в Гугсе. В Гугелету.
Я видела воздушную съемку того места, где упал самолет, оставивший за собой на поверхности широкую рваную борозду, но здесь явно живут упорные люди, и теперь уже почти не осталось следов разрушений. Начато строительство новой церкви, а на местах, где бушевал пожар, уже повырастали новые хижины. В центре всего этого нелепо торчит сияющая пирамида из черного стекла, на которой выгравированы имена погибших (включая и Кеннета Одуа).
Винсент опускается на корточки и проводит пальцами по земле, просеивая ее.
— Здесь все еще находят всякие остатки. Кости и кусочки металла. Они как-то вырываются на поверхность. Как у человека, когда у него рана. Или заноза. Земля исторгает это из себя.
Когда мы приходим обратно и снова возвращаемся на шоссе, настроение у нас подавленное. Мимо проносятся новые микроавтобусы, забитые людьми, которые едут в город. Навстречу нам летит Столовая гора, но сейчас облако уже скрывает ее пресловутую плоскую вершину.
— Я отвезу вас в гостиницу, а вечером отправимся на охоту, о’кей?
