только меньше радости. Ха! Нашла кому это сказать. Даже если я буду висеть вверх ногами над костром в окружении племени людоедов, пускающих слюнки, Аллегра найдет способ заставить меня испытывать радость. Скажет, что, по крайней мере, у кого-то скоро будет вкусный ужин.
Я затребовала у Аркадия мусорные мешки. Он принес два изношенных пакета, вроде тех, в которые бомжи бутылки собирают. В один из них я сложила все до единого клочки и бросила туда же коробок спичек, обнаруженный на кухне. В другой полетели остатки селедки и содержимое мусорного ведра.
– Значит, так. Вот этот пакет с селедкой выкинете на помойку, а потом сядете в автобус любого маршрута, проедете десять остановок…
– А у нас тут через три остановки – конечная, – перебил меня Аркадий.
– Значит, направитесь в другую сторону. Через десять остановок выйдете, найдете укромное местечко и вот это все там сожжете до последнего клочка бумаги. Поняли?
– Понял.
– Только пакеты не перепутайте! Селедку – выкинуть, бумагу – сжечь.
– А можно сначала один вопрос?
Кристофоро Коломбо, если он опять начнет расспрашивать про инопланетный секс, я ему прямо сейчас его покажу, причем в самой извращенной форме. Так покажу, чтобы он никогда больше не интересовался!
– Скажите, а что это был за призрак оперы? Тоже одна из ваших?
«Призрак оперы»? О чем он? Я сразу вспомнила ангельский контр-тенор в открытке, но Аркадий не мог его слышать.
– Я имею в виду ту прелестно одетую девушку, которая так ловко обращалась со шваброй.
– А вы мне обещаете, что никогда не будете пытаться пообщаться с ней и расспросить о наших тайных делах?
– Торжественно клянусь своим роялем. – Он театральным жестом склонил голову и положил обе руки на черную лаковую крышку, как на Библию.
– Да, она одна из наших. – По крайней мере тут я не врала.
«Он такой умный и такой чуткий! Сразу догадался!» – щебетала Аллегра.
– Ну я пошел.
– Не перепутайте: селедку – в мусор, бумагу – сжечь! – еще раз повторила я и захлопнула за ним дверь.
Когда Аркадий ушел, на меня навалилась такая усталость, словно я целый день бежала марафон и на ходу разгадывала кроссворд, и оба они были бесконечными – и беговая трасса, и переплетение пустых клеточек с неугаданными словами.
С трудом разобравшись с колонкой, я приняла ванну на заросшей зеленью кухне, потом нашла в шкафу пачку ветхого, но чистого белья, постелила себе на диване и сунула под подушку свои ножницы в чехле. Вместо ночнушки надела белую рубашку, протертую на локтях до прозрачности и пахнущую стиральным порошком, которая очень кстати обнаружилась в шкафу, и улеглась в постель, ни в малейшей степени не заботясь о том, где будет спать хозяин дивана. Раскладушку я отволокла на кухню – пусть Аркадий сам на ней спит, в конце концов, ради моей инопланетной миссии потерпит. «Ага, пусть будет уверен, что в следующей жизни инопланетяне выделят ему лучшую кровать», – последнее, что я услышала от Аллегры перед тем, как провалиться в тяжелый сон.
Во сне я слышала Софью. Я скучала по ее голосу, по интонациям, в которых всегда сквозило что-то недоступное мне, что-то, о чем зрячий может долго рассказывать слепому, но тот все равно никогда не поймет сути до конца. «
Под утро мне снилась вишня. Во сне я думала о том, что не зря цвет ягод называют «вишневым», потому что ничто другое в этом мире не обладает такими же оттенками, и ни с чем другим эту ягоду сравнить нельзя. Мне снились огромные, с футбольный мяч размером, вишенки, бока их наливались тем самым неповторимым цветом, а потом они становились прозрачными, похожими на воздушные шарики, и сквозь них я видела еще ягоды, и еще, и еще.
Я проснулась с вишневым вкусом на губах. Голова трещала, затылок налился тяжестью, с каждым движением по телу пробегала волна противной ломки. Кажется, в последний раз я себя так чувствовала еще в студенческие годы, после бурной вечеринки. И тогда же, наверное, я последний раз просыпалась в едва знакомой квартире. «Хороший повод молодость вспомнить», – шепнула Аллегра. Тоже мне, нашла старуху!
Я с трудом разлепила глаза. За окном царила такая же серость, как в моем организме, по карнизу стучал дождь, на потолке расплывалось темное пятно. В старых домах всегда течет крыша. Я побрела на кухню, придерживаясь за стену на случай приступов головокружения, и кое-как умылась холодной водой. На столе стояла бутылка нарзана, к которой я припала с такой жадностью, словно сутки шла по пустыне. Мощный рык за спиной заставил меня подпрыгнуть на месте и облиться водой, зашипевшей на меня пузырьками. «Ну вот и умылась», – порадовалась Аллегра. В ванне, подложив под голову пухлый кулак и накрывшись с головой пледом, храпел Аркадий. Бедняга, наверное, не стал возиться с раскладушкой, чтобы меня не будить. «Душевно спит! С удовольствием, – прокомментировала Аллегра. – Будто кот мурлыкает». Храп Аркадия и вправду отдаленно напоминал кошачье урчание, но не хотела бы я
