Только человек с таким запасом внутренней радости, как у меня, может мчаться со всех ног и выписывать кренделя, обгоняя прохожих, чтобы увидеть открытку, из-за которой один человек покончил с собой, а другой чуть не превратился в живой памятник самому себе.
– Радость волнуется! – сказала Аллегра. – Это как раз такой случай!
– Какой, радость?
– Когда волноваться радостно, а радоваться – волнительно.
Чем дольше я торчала на Маяке Чудес, тем сильнее росло во мне убеждение, что разобраться с Тварью и маммонитами поможет только совершенно безумная идея. Алису в чудных мирах, выдуманных Льюисом Кэрроллом, спасали три вещи: здравый смысл, терпеливость и хорошее воспитание. Серафим, приглашая нас на «умное чаепитие», явно намекал, что в данном случае требуется нечто совершенно противоположное. Я всегда легко могла наплевать на воспитание, никогда не отличалась особым терпением, а вот безумных поступков мне не хватало. Ну, то есть с тех пор, как я познакомилась с v.s. скрапбукерами, очень даже хватало, но я никогда не была их зачинщиком. Чаще всего совершать их приходилось против своей воли: обстоятельства вынуждали. Поэтому я почти не удивилась, когда подходящая идея буквально свалилась мне на голову с небес. Ну если говорить точнее – из рук Эльзы.
Честно говоря, ни Эльза, ни ее отец никогда мне особенно не нравились. Но Магрин знал о Меркабуре и о скрапбукинге больше, чем кто-либо другой в городе, этого нельзя было не признать. Очень бы мне хотелось знать, какого черта он бросил маму, наплевав на обязательства по контракту, и вообще бесследно исчез.
На Маяке, когда все отвлеклись на парня, который считал нас всех галлюцинациями (некоторых – небезосновательно), Эльза отозвала меня в сторону. надеялась, что она наконец-то признается, кто поджег наши квартиры, но та невозмутимым тоном сообщила нечто не менее интригующее:
– Открытка самоубийцы у меня.
– Что ты хочешь этим сказать? – насторожилась я.
– Чувствительным людям, вроде Софьи, нельзя видеть такие вещи. Как тем, у кого ослаблен иммунитет, нечего делать в инфекционной больнице.
Я посмотрела на Софью, которая стояла у окна и с улыбкой наблюдала за растерянным Шапкиным. Она определенно не выглядела так, будто ее нужно спасать. Но об открытке самоубийцы Софья рассказывала с таким волнением, словно ей довелось пережить землетрясение и попасть в автокатастрофу одновременно.
– Илья видел, как она сидела с этой открыткой в руках. Говорит, что была похожа на зависший компьютер, который не реагирует ни на одну кнопку.
– К чему ты клонишь? – спросила я.
Мне в руку легла записка. Я развернула листок черной бумаги и увидела золотые буквы. Этот почерк и этот стиль мне были хорошо знакомы. Конечно, в реале никто бы не стал заморачиваться с оформлением, но в Меркабуре это – дело секунды и подтверждает авторство лучше любых подписей и печатей. Записка сообщала:
Хорошо, что он не написал «дорогая Инга», или «уважаемая Инга», или что- нибудь вроде «у меня к вам просьба», а то бы я ему не поверила.
– Почему он сам не разберется с Маммоной, если знает, где у нее слабое место? – спросила я у Эльзы.
– Поверь, у него есть достаточно веские причины.
– Трудно ему верить. Контракт теперь годен только для того, чтобы селедку заворачивать.
– Он делает все, что может, но он может не все.
– А я, значит, могу? И почему ты решила, что мне можно видеть такие вещи, какие нельзя Софье? – спросила я.
– У тебя к ним врожденный иммунитет. – Эльза кивнула на Аллегру, которая крутилась рядом.
– Откуда ты знаешь?
– В записке ведь сказано: у Твари есть одно слабое место. Как думаешь, почему за тебя и Софью дают по четыре мнеморика?
– Потому что мы лучшие.
– Лучшие скрапбукеры, – рассмеялась Эльза. – Забавно звучит. Я думала, ты хоть что-нибудь понимаешь в скрапе.
Кристофоро Коломбо, до чего же она заносчивая, эта пигалица!
– И почему же, по-твоему?
– Тварь легко отбирает у скрапбукера все способности, кроме одной – той, что связана с его предназначением. Может и ее отобрать, но для этого маммонитам приходится очень сильно постараться. Дальше рассказывать?
