– Радость, ты готова? – спросила я Аллегру, которая подозрительно давно молчала.
– Я-то всегда готова, я как лучший в мире пионер! – отозвалась радость. – А вот готова ли ты?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты еще плохо меня знаешь.
Я чуть не подпрыгнула на унитазе. Это я-то плохо ее знаю? Хотела было возмутиться, но вспомнила, что еще вчера представляла себе Аллегру длинноногой зеленоглазой брюнеткой. Возможно, в ее словах есть доля истины.
– Радость, это нам помешает? – спросила я.
– Будет зависеть от тебя, – уклончиво ответила Аллегра.
Ну что ж, раз так, то я готова. Если и есть на том или этом свете человек, которому могу доверять на сто пятьдесят процентов, то это именно я.
Конверт был плотно запечатан. Стоило мне только надрезать краешек, как я сразу почувствовала премерзкий запах. Сначала решила, что это опять потянуло гарью из сожженной части квартиры, но потом догадалась: пахнет из конверта. Даже не знаю, как можно добиться такой вони. Разве что неделю не снимать носки, а потом положить их в тазик, добавить кислого молока и еще недельку помариновать.
Осторожно, двумя пальцами, я потянула за открытку, поймала ее лучом фонарика – и вздрогнула. Кристофоро Коломбо! Ну почему опять? Я ожидала увидеть все что угодно: топор палача и отрубленную голову, мифическое чудовище с оскаленной пастью, голый осенний лес, вампирский замок или бледную тень привидения, но уж никак не мертвую птицу – снова! Почему клетка, и перо, и капля крови?
– Посмотри издалека, – посоветовала Аллегра.
Я отодвинула карточку от себя. Клетка, накрытая черным меховым плащом и шляпой-котелком, издалека напоминала человека, сидящего на стуле. В руке персонаж открытки держал тросточку. В углу я заметила уже знакомый уродливый крендель.
Софья сказала, что застыла на месте и не могла пошевелиться, едва только посмотрела на открытку. Я ничего такого за собой не замечала. Конечно, это было гадко со стороны маммонитов – все время терзать мою свежую рану и напоминать о безвременной гибели Павлика, но это же еще не повод впадать в ступор. Я даже встала с унитаза, прошлась по ванной, открыла и закрыла кран с водой – все по-прежнему, я все еще на этом свете.
– Дыши, – тихо сказала Аллегра. – Просто дыши.
Я снова села, поднесла карточку ближе и дыхнула на нее, как зимой дышат на замерзшее стекло в автобусе. Перо с каплей крови на конце шевельнулось, потом еще раз, затем легко взлетело и совершило в воздухе пируэт. В тот же миг все вокруг изменилось. Стены раздвинулись, и пространство стало шире. Вместо унитаза подо мной оказалось кресло на высоченной ножке, рядом с которым барный стул показался бы жалким коротышкой. Пол остался далеко внизу, ноги свободно болтались. Кресло было жестким и неудобным, с черным деревянным сиденьем, как в старых кинотеатрах во времена моего детства. Я нашла по бокам ремень наподобие самолетного, только кожаный и с медной пряжкой, и пристегнулась. Появилось неяркое освещение, словно где-то очень высоко включился свет.
Я сощурилась, пытаясь разглядеть ближайшую стену. Ее покрывали вспухшие и покореженные листы жести в заклепках. Между ними тянулись трубы, ржавые и рассохшиеся, с вентилями и круглыми датчиками, напоминая мне альбом кого-то из маммонитов, в котором мне довелось побывать вместе с Неужели. Я вздрогнула: мне вдруг показалось, что стена на меня надвинулась. Спустя несколько минут стало понятно – мне это не кажется: стены размеренно, ритмично пульсировали, словно я находилась внутри огромного жестяного сердца.
– Мисстюфикация, – сказала Аллегра.
– А? Что? Какая еще тюфикация?
– Мисс-тюфикация, – повторила она.
К подлокотнику моего кресла сбоку был приделан небольшой столик. Конструкция напоминала стулья, которые иногда ставят в конференц-залах: у такого стула можно отогнуть боковушку – и получается маленький столик, на котором можно разместить блокнот и что-то записывать. Но на этом столике, сделанном из тусклого металла, располагался пульт управления: рычаг с двумя положениями – «вкл.» и «выкл.» и две кнопки – зеленая и красная. Сбоку стояла на подставке круглая медная штуковина, больше всего похожая на штурвал маленького кораблика, только сердцевину заполняла мелкая металлическая сетка.
Я попробовала нажать обе кнопки по очереди и одновременно – безрезультатно. Переключатель неприятно напоминал мне о мнеморике. Но раз уж я решилась влезть в эту открытку, отступать, так же как и медлить, смысла нет. Я набрала полную грудь воздуха и перевела рычаг в положение «Вкл.». Тот поддался с легким скрипом, и на короткий миг меня ослепила вспышка. А когда я смогла снова различать окружающие предметы, на стене передо мной висело нечто большое и круглое, напоминающее гигантское блюдце, скрещенное с телевизором. По форме это было самое настоящее блюдце, из белого фарфора, с аккуратной золотой каемкой по краю. Донышко светилось, словно экран. Посреди блюдца лежало или, скорее, висело яблоко, отливающее медным боком, напоминая кастрюли «под старину» в магазине посуды. Выглядело оно почти как настоящее, с веточкой и листиками, но еще и в карнавальной маске. Не яблоко, а мистер Икс какой-то! Не успела я продолжить изучение пульта, как наверху что-то заскрипело, заскрежетало и вроде бы даже прокашлялось, а потом механический голос безо всякого выражения произнес:
– Правила работы с мнемояблоком. Мнемояблоко может показать воспоминания любого v.s. скрапбукера, которого вы знаете лично и который сейчас
