поплывшая нарисованная улыбка напоминали мне о том Скраповике, к которому я привыкла. Клоун носил веселый накладной красный нос, усыпанный белыми веснушками и похожий на мухомор.
– Аллегра! – прошептала я. – Ты только посмотри на него! Он же был тогда совсем другим! Что с ним потом такое приключилось?
– Он всегда был одним и тем же, – рассмеялась она. – Просто ты его по-другому видишь, золотце!
Маленькая Софья хулиганила. Она ловила в ладошки яркие лучи потока и посылала их на улицы, над которыми проплывали качели. Лодочка ныряла в переулок, Софья складывала руки, будто хотела набрать в них воды, собирала в них поток, который играл всеми цветами радуги, а потом прикладывала сложенные руки ко рту, и вместе с ее дыханием очередной лучик отправлялся вниз, заглядывал в арки и дворы, проникал сквозь тюли и занавески в чьи-то комнаты и квартиры, пробирался на детские площадки и разгуливал по аллеям.
Я видела, как молодая женщина, поймав лучик, откладывает книгу, наклоняется над коляской и оборачивается феей в воздушном платье с крылышками, и ноги в сверкающих туфельках приподнимаются над асфальтом, когда она берет на руки ребенка. Я смотрела, как еще молодой, но уже пузатый мужчина поднимает малыша постарше и сажает к себе на закорки, как пиджак становится рыцарскими латами, а самая обычная телеантенна превращается в сидящего на крыше дракона. Софья была ребенком, и на грани между тем и этим светом она играла в детскую игру. Она исполняла самое простое и естественное детское желание, и они все были для нее волшебниками – мамы и папы, берущие на руки своих детей.
– Красотутень! Ох, какая красотутень! – Аллегра просто захлебывалась от восторга. – Радости-то сколько!
Поначалу я решила, что экран показывает фантазии вместо воспоминаний, но потом поняла: когда Софья была маленькой, она видела мир именно таким. Вряд ли ей до сих пор мерещатся феи и драконы, но я отчего-то не сомневалась, что реальность вокруг нее по-прежнему соткана из образов. Однажды она сказала мне:
– Инга, ты знаешь, что поток есть не только в открытках?
– Еще в книгах и картинах? – К тому времени я уже кое-что знала про Меркабур.
– Не только. Я его вижу буквально повсюду, каждый день и каждый час. Иногда глаз не могу оторвать от какой-нибудь ерунды вроде вязаной шапочки, представляешь?
– С трудом, – честно ответила я тогда.
И вот теперь я видела это своим глазами. Точнее говоря, глазами Софьи. Светился огоньками, как настоящий пароход, кораблик из пенопласта, плывущий по луже, переливались лучами резные ставни частного домика, а над самодельной лавочкой во дворе хрущевки выросла радуга. Поток подсвечивал детские рисунки на асфальте и вывешенные хозяйками на просушку белоснежные накрахмаленные простыни, он струился из кисточки маляра, красившего забор, как вода из душа, и сверкал на кончиках спиц старушки, увлеченной вязанием. И если бы только поток! От простыней и пододеяльников отделялись и плыли по двору мягкие облака, на краешке банки с краской сидел, болтая ногами, разноцветный чертик, а рядом со старушкой хохотал маленький пузатый старичок-домовой, подставляя пятки под свободный кончик спицы.
Клоун в лодке улыбался и грыз большой палец – привычка, которую я всегда ненавидела (дио мио, какая ерунда, стоило ли из-за этого раздражаться!).
Я нажала красную кнопку. Перед моими глазами стояла открытка, которую показала мне мама: небритая щека и ладонь, приставленная к горлу. «Они так умирают». Эльзе я бы, может, и не поверила, но и смотритель Маяка Чудес подтвердил ее слова. И все же, на один миг, у меня возникла совершенно глупая надежда.
– Покажи мне нынешнего хранителя альбома Софьи, – попросила я и запустила яблочко.
– Ошибка 404. Воспоминание не найдено.
Как странно! У Софьи нет хранителя? Но она рассказывала мне, что ведет альбом. Мы с ней обе отличаемся от всех остальных v.s. скрапбукеров: все у нас не так, как у людей. Только у Софьи с потоком отношения близкие и доверительные, они друг друга понимают без слов, а мы с ним говорим на разных языках без переводчика. И получается у нас чаще всего игра в глухой телефон.
– Да, и за вас обеих дают по четыре уровня сразу, – сказала Аллегра.
– Ты всегда найдешь чем утешить, радость.
И все-таки я должна спросить мнемояблоко о том, о чем собиралась.
– Покажи мне, как Софья делала листок с желанием, который она потом отнесла в Старую Кошарню.
Яблочко покатилось по блюдцу, и вскоре я услышала механический голос:
– Ошибка 415. Воспоминания о создании открыток не поддерживаются.
Я со злостью стукнула по красной кнопке. Ну побывала я в чужой шкуре… И что? Ни на шаг не приблизилась к разгадке тайны, и вдобавок мой боевой дух улетучивался стремительно, как гелий – из дырявого шарика. Вот тебе и ключ к слабому месту! Кристофоро Коломбо, в чью еще шкуру мне нужно влезть? На душе было пакостно, словно я только что подсматривала в замочную скважину за чужой интимной жизнью. Я впервые увидела мир таким, каким он был для Софьи, и почти пожалела об этом. Сомневаюсь, что я хотела бы жить так, как она: проникать в тайные стороны явлений, обнаруживать живого динозавра там, где другие не видят даже кость, повсюду замечать поток, я вообще не понимала, как можно ориентироваться в ее неимоверно сложной
