себе все и сама решать, как тебе поступать.
– На самом деле, нет никакой разницы, – подает голос Эльза, и все оборачиваются к ней. – Есть один конечный пункт – твое предназначение и два разных пути к нему: ты можешь отправиться туда на поезде, а можешь – с Брецелем. Просто выбираешь: прилететь в незнакомый город на самолете или въехать в него на автомобиле. Если ты принадлежишь воздуху, то увидишь одну картину, а если земле – то другую, но суть пункта назначения от этого не поменяется.
Брецель смотрит на Эльзу с интересом. Жаль, что за синими стеклами не видно его глаз.
Поезд за окном останавливается у маленькой, будто игрушечной, станции и подмигивает мне огоньком, от чего в груди просыпается приятное легкое жжение, словно после антипростудного бальзама. В окно врывается ветер, треплет мои волосы, бросает их мне в лицо. Я откидываю прядь назад и говорю:
– Я хочу приобрести билет. Я попробую.
– Кто еще хочет? – спрашивает манул.
– Я хочу, – сразу же поднимает руку Илья.
– Это не для таких, как я, – качает головой Эльза.
– Я не умею делать открытки, – вздыхает Аркадий.
– Ты же знаешь, я нужна в городе, – разводит руками Лилиана.
Неужели, все еще свернувшийся калачиком, чуть заметно кивает головой – подает мне знак одобрения. Кресло Серафима вцепляется всеми когтями в пол, словно дает понять, что никуда не собирается. Шапкин смотрит на нас с таким видом, словно его только что спросили, как проехать на Альфа Центавру. На лице его читается усталость. Отпустил бы его Брецель, что ли…
– Я могу, – слышу шепот в ухе.
Смотрю на человека в длинном пальто, но губы его сомкнуты, и, тем не менее, я слышу его голос:
– Софья, ты еще можешь передумать. Мое предложение в силе до тех пор, пока ты не сядешь в поезд. Я отпущу художника, если ты хочешь. – Он расстегивает одну пуговицу на своем пальто и говорит: – Дмитрий, ты можешь уйти. Выйдешь из этой комнаты – и окажешься у себя дома.
Дима! Конечно, как же я могла забыть – брата Семена звали именно так!
– Почему вдруг? – приподнимает брови манул.
– Он не скрапбукер, – коротко отвечает Брецель.
Дима поднимается и быстрыми шагами направляется к двери. Он уходит по-английски, не прощаясь. Правильно, кто же говорит «до свиданья» собственным галлюцинациям.
– Как мне сделать открытку без материалов? – задаю я вопрос, не обращаясь ни к кому конкретно.
– О, это очень просто, – охотно откликается Лилиана.
Она достает из кармана белую нитку с иголкой и лоскуток ткани, делает несколько стежков и бросает его в угол. Некоторое время пространство мерцает и переливается, словно в комнату проникло северное сияние, а потом в углу появляется мой собственный рабочий стол со всеми ящиками, инструментами и материалами.
– Как ты это делаешь? – удивляюсь я.
– Небольшая иллюзия. Все очень просто – шито белыми нитками, – смеется она. – Давай твори.
Я усаживаюсь за стол. Трудно работать, когда за тобой внимательно следят несколько пар глаз. Хочется попросить Лилиану сделать ширму.
– Нет, – слышу я шепот Брецеля. – Я должен тебя видеть. И помни: если ты уедешь на этом поезде, они все станут маммонитами, каждый из них.
Я пропускаю его слова мимо ушей, если сейчас буду про это думать, у меня не получится сделать карточку. «В открытке должно быть обосновано намерение совершить путешествие» – так, кажется, было написано в правилах перевозки? И что они хотели этим сказать? Уф, не люблю эти бюрократические обороты. Какие-то они безжизненные. Наверное, это должно означать, что мне нужно объяснить тому, кто выдает билеты, почему я хочу попасть на поезд и отправиться на нем в загадочное место под названием Кудапож.
Нужно быть честной, ведь поток и так знает обо мне все. Когда Серафим рассказал про поезд, во мне впервые родилась надежда, что если я отправляюсь в эту поездку, то, возможно, смогу справиться с Маммоной. Но я бы все же предпочла, чтобы с ней разобрался кто-нибудь другой, потому что Тварь пугает меня больше, чем что-либо другое в этом мире или в Меркабуре. Например, у Инги это наверняка получится гораздо лучше. Я стараюсь не думать о ней, потому что человек в пальто читает мои мысли, а мне сейчас вовсе не нужно, чтобы он понял знаки, которые подает мне Паша-Неужели.
Я бы хотела сказать, что больше всего мной движет желание помочь всем, кто стал жертвой маммонитов, кто забыл лучшее в своей жизни и пережил тот страшный момент, когда случайная мысль становится совершенным преступлением, но часть меня сопротивляется этому. Они все: Лилиана, Серафим и даже Паша-Неужели – будут на меня надеяться, а я не хочу этого. Жизнь продолжает надо мной издеваться, возлагая ответственность, о которой я не просила.
Как бы там ни было, все это – лишь рассуждения о том, как поступить правильно, а я никогда не была сильна в рассуждениях. Я уверена только в одном
