пробирала дрожь, как бывает, когда смотришь на неудачный рисунок, вызывающий рябь в глазах.
– Мне приходилось слышать много разных историй. Не каждый может пропустить сквозь себя столько, не каждый способен быть вечным случайным попутчиком.
Александра сказала это совершенно спокойно, не гордясь собой и не жалея себя, просто констатируя факт.
– Мне это не так трудно, как другим. Специализация…
Ра вскинула голову, будто хотела что-то сказать, но передумала. Сергей уже не держал ее, она стояла у стены, сложив на груди руки и хмуро поглядывая то на меня, то на Александру.
– В обычных обстоятельствах я бы не стала принимать все это так близко к сердцу, – продолжала моя собеседница. – Может быть, звучит цинично или жестоко, но моя работа – не сопереживать, а сохранять воспоминания. Если я не помогла этому человеку, может быть, сам Меркабур так хотел?
Это риторический вопрос. Каждый скрапбукер время от времени задает его себе. Но никто еще не получил на него однозначного ответа.
– Меня мучил не сам факт того, что я не выполнила заказ. Кое-что другое… Я снова и снова спрашивала себя: почему сразу не объяснила все художнику? Ведь дело было вовсе не в поле. Он мог бы выращивать ягоды на пустыре или у себя на балконе, мог бы удобрять их хоть опилками, хоть мышиными хвостиками – вкус клубники остался бы прежним. У него был дар! Сам Меркабур помогал ему выращивать ягоды, и каждая была наполнена потоком. Если бы только он понял, что дело не в банановых шкурках и не в особом сорте саженцев! Если бы он только сразу рассказал мне, зачем ему понадобилось «законсервировать настоящее». Я должна была сама его спросить. Но не сделала этого.
В луче света метнулась и пропала тень, словно кто-то провел ладонью над источником света. При взгляде сквозь дрожащий свет пальцы Александры, и без того удивительно тонкие для ее комплекции, казались почти плоскими, словно отражались в кривом зеркале.
– Я поехала туда. Не знаю, что ожидала увидеть… Было начало августа, уже никакой клубники и в помине в огородах не увидишь. Мне нужно было хоть что-то, что напомнило бы мне о вкусе тех ягод. Может быть, запах листьев, или ряды грядок, или земля, к которой он прикасался руками. Увы, то место, где раньше были сады и огороды, теперь окружал сплошной забор, серый и очень высокий, выше моего роста. «Ведется строительство коттеджного поселка „Мечта“» – так было написано на заборе. Правда смешно: чтобы осуществить одну мечту, надо сначала убить другую?
«По крайней мере это лучше, чем просто убить одну мечту», – вставила Аллегра, и я пожалела, что не могу ее стукнуть.
– Я шла вдоль этого забора целую вечность, – продолжала Александра. – Профнастил – так, кажется, это называется? Рифленая некрашеная поверхность, полоска за полоской, ржавые трубы вместо столбов, похабные надписи, рваные объявления. Если задуматься, ты всю жизнь идешь вдоль уродливого глухого забора в полной уверенности, что за ним прячется чудо, надо только найти лазейку и попасть на ту сторону. Как здорово было бы забыть о том, что оно вообще существует – это чудо-на-той-стороне.
Мне показалось, что свет из мнеморика стал ровнее. Теперь неведомая жизнь уже не кипела в световом пятне так бурно, черные дыры заполнялись светом, края ореола стали ровными, привычными.
– Я вспомнила, – сказала она, и оттенок ее глаз едва заметно изменился. – Его звали Валентин Андреевич.
Связавшая нас нить потока стала тоньше. Свет мнеморика потускнел, как бывает с лампочкой, когда в сети падает напряжение. Только что мне казалось, что Ша снова стала Александрой – симпатичной девушкой, которая делает из чужих воспоминаний консервы вроде помидоров в трехлитровой банке. Если сейчас мы потеряем контакт с потоком, то на ее место снова заявится та стерва, что издевалась надо мной. У меня свело скулы от напряжения, но я продолжала удерживать нас обеих в потоке. Краем глаза заметила, что Ра крепко зажмурилась, будто слабый свет из мнеморика мог ослепить ее, а Сергей, напротив, не может отвести от него глаз.
Нить потока ускользала, его дыхание почти затихло. Пятно света стало мутным и расплывчатым, как если бы фонарик накрыли грязным полиэтиленовым пакетом, а потом начало постепенно сворачиваться, втягиваясь внутрь мнеморика, как шнур от пылесоса. Если луч полностью исчезнет, тогда… я протянула руку в отчаянном желании схватить мнеморик и вытрясти из него свет обратно, но тут из шестеренок выбился один яркий, слепящий глаза луч, и Александра сбивчиво заговорила:
– Вишня. Здесь что-то не то… Крупная, сочная была вишня. Висели целые гроздья. Я видела их из-за забора. Кто ты? – Она посмотрела мне прямо в глаза. – Что ты знаешь про вишню?
Моя рука зависла в нескольких сантиметрах от мнеморика. Напряжение стало таким, словно я на последнем дыхании держала многокилограммовую штангу. Мы с Аллегрой держали. «Аллегра, подскажи мне. Что за вишня? При чем тут вишня?» Моя радость молчала невыносимо долго, потом тихо ответила: «Оставь ее в покое. Отпусти ее, ты ее мучаешь». Я ее мучаю?! Это я ее мучаю?! Аллегра, да ты что, ты в своем уме? Я ее спасаю! «А она хочет, чтобы ее спасали?» Аллегра, ты же – радость, как ты можешь так говорить?! «
Аллегра права. До сегодняшнего дня я смотрела почти на всех людей как сквозь тусклое стекло, уж на эту девушку – точно. Это стекло было встроено внутри меня, как забрало, и, хотя мне разок удалось приподнять его и посмотреть на нее открыто, теперь оно снова опустилось мне на глаза. Вот бы еще раз увидеть ее по-настоящему, снова прочесть игру оттенков цвета миндаля на волшебной радужке ее глаз. Я посмотрела на Александру. Но на ее лице снова отражалась усталость. Щеки побледнели, уголки рта опустились вниз, улыбчивые морщинки спрятались. Я представила себе картину: одинокая
