– Ого! Вот это урод! – воскликнул фюрер, разглядывая первого попавшегося ему на глаза обитателя зверинца.
Но Гончую интересовало другое.
– А ваш товарищ, Штык, он тоже здесь?
Рубец резко развернулся к ней.
– Откуда ты знаешь Штыка?
Кровь отлила от его лица, глаза лихорадочно блестели. Что это – испуг или причинившие боль воспоминания?
– Мне рассказал о нем один человек с Краснопресненской, Шериф.
– Да, – Рубец понимающе кивнул. – Славный парень. Выслушал, переночевать к себе пустил всех троих, в егеря вот помог устроиться.
– А как зовут вашего третьего?
– Звали, – поправил Гончую Рубец. – Малыш его звали. Молодой парень, но здоровый. Под два метра ростом. Его первого задрали. Сначала его, потом Штыка. Один я остался.
– Глянь, глянь, как скалится! А клыки, клыки-то какие! – прервал воспоминания Гончей восторженный крик фюрера. Он перебежал к следующей клетке и из-за решетки корчил рожи бросающемуся на прутья мутанту.
Гончая ответила ему гневной ухмылкой, но за своим занятием фюрер не заметил ее презрительного взгляда.
– Когда вы идете за зверями в следующий раз?
Рубец указал на заполненные хищниками клетки.
– Да вот если этих сегодня перебьют, значит, завтра и пойдем.
– Ты не должен идти на поверхность, иначе погибнешь! Моя… – Гончая с опаской взглянула на фюрера, но тот с таким увлечением дразнил запертого в клетке монстра, что совершенно не прислушивался к разговору за спиной. – Моя дочь – она особенная. Она способна видеть то, что скрыто от других людей. Она видела твою смерть и просила меня предупредить тебя.
К удивлению Гончей, ее слова совершенно не тронули зверолова.
– Не буду я от смерти прятаться, – покачал головой Рубец. – Ее не перехитришь. А погибну, значит, так тому и быть. Я и так дольше положенного на свете задержался. Всех наших пережил. Зачем мне это? Устал. Как засну, все нашу Полежаевскую вижу, как мы втроем туда спустились.
– И что же вы увидели?
Егерь долго не отвечал. Гончая решила, что и не ответит, но он все же заговорил.
– Кровь и людей мертвых: мужчин, женщин, стариков, ребятишек, младенцев, которых собственные матери придушили или головы им разбили. Тела и кровь.
– Они все убили друг друга? Вся станция? – опешила Гончая.
– Не друг друга – себя. Не специально, и это самое страшное, а когда бежали со станции. Некоторые головы себе разбили, пытаясь сквозь стены и заблокированную «герму» на поверхность выбраться. Другие тюбинги и рельсы в туннеле грызли, сломанные зубы выплевывали и дальше грызли, пока собственной кровью не захлебнулись. Кого-то в давке затоптали, этим еще повезло.
– Все жители внезапно обезумели? Но почему?!
Егерь печально вздохнул.
– Карает нас мать-земля за то, что мы ее…
– Эй, как там тебя, Рубец! – крикнул зверолову фюрер. – А это еще что за урод на меня пялится?
В клетке, перед которой остановился вождь Рейха, сидел… человек или же существо, очень похожее на человека. Гончая прежде никогда таких не видела. На голове и на лице существа не было ни одного волоска, даже ресниц и бровей. Когда человек опускал веки, его глаза попросту исчезали, а потом появлялись вновь. Когда он моргал, смотреть на его лицо было просто жутко. Его кожа была не просто бледной, она отливала какой-то неестественной для человека молочной белизной, и на этом молочно-белом лбу контрастно выделялась жирная и извилистая темная линия с утолщением на конце. Шрам, рисунок, татуировка? Гончая присмотрелась к неведомому созданию. Скорее всего, татуировка. Значит, все-таки человек. Из всей одежды на нем был лишь кусок шкуры, обернутый вокруг бедер.
«Дикарь», – подумала Гончая, хотя ей не было известно ни одного уголка метро, где жители полностью отказались бы от одежды в пользу звериных шкур.
– Эй, урод, ты говорить-то умеешь? – обратился к посаженному за решетку человеку фюрер.
– Люди машин умрут, – неожиданно четко произнес дикарь. – Скоро. Все. Червь убьет всех.
Из глубины теряющегося во мраке нежилого туннеля на Гончую повеяло могильным холодом. И этот холод почувствовали все. Фюрер отпрянул от
