служит доказательством этого кредо. Книги тематически распределены по комнатам: в столовой – современные произведения, в кухне – поваренные книги, в спальне – неантикварные издания викторианских романов, в моей бывшей комнате, которая стала кабинетом матери, – литературная критика, в ванной – отцовская коллекция разудалых научно-популярных книжонок. Конечно же, серьезные научные труды оккупировали кабинет отца. Гостиную заняли отлично сохранившиеся издания, разумеется, Викторианской эпохи. Кстати, самые редкие первоиздания хранятся в стеклянной витрине, которая приделана к стене и плохо сочетается с обстановкой.
Позже я понимаю: это сделано для того, чтобы держать книги на виду и защищать их от солнечного света.
Комнаты кажутся мне тесными и тихими: мощные деревянные стеллажи словно притискивают стены друг к дружке, а бумажная масса поглощает значительную часть звуков, которые доносятся снаружи.
Я торчу в отцовском кабинете и непринужденно осматриваю помещение в поисках книг о путешествиях во времени.
Внезапно на пороге появляется Грета.
– Ты странно ведешь себя, – фыркает она.
– Ничего подобного, – возражаю я.
– Ты много остришь.
– Неужели неудачно?
– Удачно. Но ты никогда не острил при родителях. При них ты всегда вел себя крайне серьезно.
– А что, если я хочу установить с ними равноправные взаимоотношения?
– Чушь собачья!
– Грета, что ты хочешь от меня?
– У тебя был серьезный нервный припадок, во время которого ты утверждал, что ты хрононавт, – выпаливает Грета.
– И ты смеялась надо мной, да?
– Но ты же не путешественник во времени!
– Ты права.
– А теперь, парень, ты ведешь себя диковато. Сыплешь шуточками, как будто ты – вовсе и не ты! Между прочим, пару дней назад ты нес какую-то ахинею. Но если вы все хотите здесь притворяться, что ничего не произошло – пожалуйста, делайте, как вам угодно. Но с тобой что-то явно случилось. Да, братец, что-то с тобой стряслось!
– Потому что я несколько раз сострил?
– Да. У моего брата – куча всяких особенностей. Но остроумие в их число не входит.
– Может, я берегу его для друзей, – парирую я.
– Каких друзей? – удивляется Грета. – У тебя их нет! У тебя есть нанятый персонал – да еще я.
Она тыкает меня кулаком в плечо – сильнее, чем нужно.
– У меня есть друзья, – настаиваю я. – Неужто ты думаешь, что я – затворник-одиночка?
– Ты лучше ответь мне: ты и впрямь считаешь, что прибыл из будущего?
– Нет, конечно!
Я не вру.
Я – из альтернативного вектора времени. Там тоже 2016 год. Только реальность совсем другая и никак не стыкуется с этой.
68
Я просыпаюсь с затекшим телом, с головокружением и раздражением на испорченный проектор виртуальной реальности. Спустя мгновение вспоминаю, что нахожусь в квартире Джона. Я предполагаю, что мучительная головная боль должна быть следствием очередного нервного приступа, вроде того, который случился у меня на стройплощадке четыре дня назад. Затем сквозь туман, окутывающий мое сознание, пробивается слово «кофе». Мне удается привести в действие паровую машину, и вскоре она нацеживает в чашку маслянистый эспрессо. Хотя бы один недуг вылечен!
Наконец-то в этом дрянном мире я нахожу вещь, которая действительно исполняет свое предназначение.
Жаль, что у меня маловато чувства юмора для того, чтобы достойно воспринять свою трагедию. А ведь так, наверное, чувствует себя рыба, вытащенная из воды.
Но я отчаянно пытаюсь вписаться в вашу хламную неразбериху, которую вы называете цивилизацией. Несомненно, взрослый человек, не знающий, как открыть банку арахисового масла, не умеющий пользоваться лифтом или кредиткой, производит странное впечатление. Посторонний наблюдатель, вероятно, решил бы, что я перенес травму, причинившую серьезный урон моей когнитивной функции.
Сознательные решения трудны. Мне требуется целая вечность, чтобы выбрать одежду. В итоге я натягиваю на себя подозрительно обтягивающие штаны из плотной ткани и рубашку, которая, как позже выяснилось, оказалась частью пижамы.
Вытащить что-то из памяти Джона мне удается лишь после того, как я перестаю пытаться думать о мелочах. К примеру, я долго бьюсь над тем, как
