– Мы слышим, как ты копаешь. Что ты нашел?
Отступив назад, я прижался к фанерной стене лесов.
– Что бы там ни было, это наше.
Они меня не видели – тьма стояла кромешная, – но слышали, чувствовали, что я там. Вытянув руки, люди ковыляли ко мне, смотрели невидящими глазами, пытаясь найти наощупь. Я сжал пистолет.
Я поставил рюкзак на землю и стал в нем рыться. Руки были уже в нескольких футах от меня.
– Назад! У меня пушка!
Это их остановило на какое-то время.
Я выхватил из рюкзака пакетик кешью и швырнул в того, кто был ближе – истощенного, с запавшими глазами. Его черные руки кровоточили.
Пакетик упал у него за спиной. Человек развернулся и нырнул за ним, столкнувшись с двумя другими. Я бросил наугад еще несколько пакетиков, выбежал на свободное пространство, волоча за собой рюзак, и через несколько секунд уже был на улице, за плотной завесой снегопада. Несколько раз вдохнув, чтобы успокоиться, я пошел обратно к дому. Оглянувшись, я увидел, как люди, словно стая диких псов, дерутся за жалкие крохи.
Внезапно на глаза навернулись слезы.
Я плакал, рыдал, изо всех сил стараясь не шуметь, пробираясь сквозь снег в темноте, – один, но окруженный миллионами.
23-й день
«Энергетическое управление Нью-Йорка утверждает, что подача электроэнергии во многие районы Манхэттена будет восстановлена в течение недели, – сказал радиоведущий, а затем добавил, – с другой стороны, мы все уже это слышали, да? Оставайтесь в теплом, безопасном…»
– Чаю? – спросила Лорен.
Пэм кивнула, и Лорен наполнила ее чашку из большого чайника.
– Еще кто-нибудь хочет?
Сидя на диване в нашем крыле коридора, я мечтал о печенье.
– Да, пожалуйста, – сказал молодой китаец из другого конца коридора.
Лорен улыбнулась и пошла к нему, осторожно переступая через ноги и одеяла. Живот у нее теперь был виден даже под свитером. Пятнадцать недель. Свой ремень я затягивал на четыре дырочки туже; таким худым я был только в колледже.
Пока мой живот исчезал, ее – рос.
Телефон пискнул, и я полез за ним в карман. Пришло сообщение о встрече для обмена лекарствами на углу Шестой авеню и Тридцать четвертой улицы.
Устроить чаепитие в полдень предложила Сьюзи. С одной стороны, кипятив воду, мы ее стерилизовали, а с другой – наши женщины непременно хотели по крайней мере раз в день поддерживать со всеми контакт. Коридор стал похож на санаторий для выздоравливающих после голодовки – покрытые пятнами одеяла, изможденные лица. В чае попадались посторонние частицы, зато он согревал тело – и, как надеялась Сьюзи, душу.
По словам Чака, чем больше людей в одной комнате, тем легче ее отапливать. Каждый человек, объяснил он, выделяет почти столько же тепла, сколько стоваттная лампа. Поэтому двадцать семь тел соответствовали двум тысячам семистам ваттам отопления – примерно половине мощности нашего генератора.
О том, откуда берется эта энергия, мы не говорили. Если двигаться меньше, уменьшается и расход энергии. Если нам холодно, мы тратим энергии больше.
А нам действительно было холодно.
Несмотря на предельную экономию, за три недели запасы керосина иссякли, дизельное топливо тоже почти закончилось. Двухсотгаллоновый бак внизу опустел – часть украли мародеры, остальное израсходовали два небольших генератора, обогреватели и печки.
Электрический генератор мы теперь не запускали. Коридор освещали самодельные лампы, топливом для которых служил мазут, взятый из подвала. Больше ни для чего он годился, так как для генератора был слишком вязким. Керосиновые обогреватели могли работать на дизельном топливе, однако при этом распространяли невыносимую вонь, так что нам приходилось открывать окна, а это сводило к нулю весь эффект.
«Через несколько минут мы сообщим последние новости о расследовании кибератак…»
Сьюзи, которая шла долить воды в чайник, по дороге уменьшила громкость радиоприемника.
– По-моему, мы наслушались достаточно.
