мой адрес. Из-за этих фланговых ударов мне и хотелось, чтобы родители, не лукавя, вмазали мне по роже. Фонарь под глазом поведал бы о мелких пытках, которые я терпела каждый день.
Ты, милый твиттерянин, ты наверняка видел кадры из того фильма о рождении – их напечатали в журнале «Пипл». Бессердечные приятельницы по швейцарской школе точно их видели, и до самой смерти эти снимки (на них я размером с кусок срыгнутой пищи, красная, как спелый томат, перемазанная сыроподобной жижей, орущая на конце веревки-пуповины) я обнаруживала постоянно: то их тайком лепили мне на спину скотчем к свитеру, то печатали вместо портрета в школьном ежегоднике.
Родившись, я смогла лично убедиться, что материнство не требует особых навыков. Как мне представлялось в общих чертах, в свое время просыпаются разнообразные железы, ты же, по сути, раб или марионетка расписания телесных выделений – молозива, мочи, какашек. Ты всегда либо поедаешь, либо исторгаешь какую-нибудь жизненно важную слизь.
Вот это полное понимание материнства и побудило меня дать котенку Тиграстику лучшее воспитание, чем то, которое получила я. Я поклялась показать маме, как выполнять эту работу правильно.
– Вы бы прикрылись! – увещевала я голых родителей на пляже Ниццы, Нанси или Ньюарка. – Хотите, чтобы мой котенок вырос извращенцем? – Я отыскивала их пахучие заначки гашиша и спускала в унитаз, приговаривая: – Вы, может, и не заботитесь о безопасности своего ребенка, зато я о безопасности своего забочусь!
Естественно, кот стал идеальным способом отвлечь меня от религии. Я больше не отвечала за столом на звонок Иисуса. Вместо этого я повсюду носила Тиграстика на сгибе локтя и сценическим шепотом, непременно поблизости от родителей, наставляла:
– Может, мои родители и зомби, помешанные на сексе и наркотиках, но я никогда не дам им тебя обидеть.
Родители же просто были рады (с Иисусом я рассталась) и закрывали глаза на то, что я вечно держала Тиграстика при себе: и в Тайбэе, и в Турине, и в Топеке. Свернувшись клубочком, он спал рядом со мной в моих кроватях в Кабуле, Каире и Кейптауне. За завтраком в Банфе или в Берне я сказала:
–
А в Копенгагене заявила:
–
Само собой, Тиграстик оказался идеальным спутником для похода в оперу: по большей части он спал, но одним своим присутствием провоцировал у моих родителей-аллергиков едва сдерживаемые приступы гнева. В «Ла Скале», «Метрополитене», «Альберт-холле» – шлейф из кошачьих волос и скачущих блох тянулся за нами повсюду. Чем больше я отдалялась, с головой уходя в общение только со своим новым котенком, тем чаще отец разглядывал снимки и досье нищих детей, которых отдавали на усыновление.
Чем больше я замыкалась, тем активнее мама листала в ноутбуке списки недвижимости. Родители об этом даже не заикались, однако, несмотря на их махинации с соей, Тиграстик под моей опекой очень растолстел. Кормежка делала его счастливым, это делало счастливой меня; всего две недели переедания – и носить его стало все равно что тягать наковальню «Луи Виттон».
Было это не в Базеле, не в Будапеште и не в Бойсе, но как-то вечером мне попалась дверь, ведущая в темный просмотровый зал. Было это в нашем доме в Барселоне. Я шла по коридору и заметила, что дверь приоткрыта. Из темноты доносился кошачий вой, нестройный дуэт, будто два уличных кота выражали свою страсть. Прильнув к щели, я увидела на экране корчащийся, перемазанный слизью сгусток. Это орущее желеобразное существо – новорожденная я, – очевидно, было не радо тому, что его извлекли под жесткий свет софитов, под камеры документалистов, в дым курящегося шалфея.
В центре зала среди пустых кресел сидела мама. Прижав к уху телефон, она смотрела нудную видеозапись начала моей жизни. Ее плечи вздрагивали. Грудь вздымалась. Она безутешно рыдала.
– Пожалуйста, послушай меня, Леонард. – Ее щеки пылали, свободной рукой она утирала слезы. – Я знаю, что это ее судьба – умереть в свой день рождения, но, пожалуйста, пусть моя малышка не страдает.
21 декабря, 10:46 по тихоокеанскому времени
Любимого свалила загадочная хворь
Милый твиттерянин!
За несколько дней жизни у меня Тиграстик распух: сначала до размера шарика из поп-корна, потом бриоши, и сделался на ощупь рыхлым и мягким, как домашняя сливочная помадка. Вскоре он перестал писать в лоток, а кроме того, мяукать, так что мне приходилось на манер чревовещателя самой издавать эти звуки при родителях: радостно попискивать сквозь застывшее в улыбке ротовое отверстие.
В уютном Мумбаи, Мехико-Сити или Монреале за завтраком (сашими из сырого тунца, севиче из креветок и паштет из утиной печени) мой котеночек к еде не притронулся. Отец с матерью тайком посматривали на мои бесплодные попытки его накормить и обменивались взглядами каждый из-за своего ноутбука. Я же пристроила безобразно распухшего питомца возле своей тарелки и соблазняла сочными лакомствами. Для меня Тиграстик был возможностью
