– Никто. Спи.
Гвель что-то одобрительно промычала и снова погрузилась в сон. Несколько минут Шани скептически рассматривал спящую владычицу, а потом подхватил с пола свою одежду и пошел в соседнюю комнату – переодеваться в цивильное, причесываться и готовиться принимать послов с предложением высокой и почетной должности. Естественно, физиономии у них будут перекошены от обиды и гнева, но это уже сущие мелочи. А вот государыню надлежало спровадить отсюда максимум через час: по возвращении с заседания министров Луш должен был застать ее дома и задать всего один вопрос:
– Откуда у тебя этот изумруд?
– Да, именно так: откуда у тебя этот изумруд, который раньше носила другая женщина, и за какие такие добрые услуги ты его получила? – негромко сказал Шани, завязывая шнурки на высоком воротнике шутры. Разумеется, Гвель сразу же изменится в лице, а поскольку она патологически не умеет врать, то разгневанный Луш тотчас же прочтет по ее растерянному виду всю историю в деталях. Памятуя об указе о престолонаследии, он и слова не скажет Шани, а вот супруге не повезет. И поделом. Сучка не захочет – кобель не вскочит: так считается в Аальхарне испокон веков. Жена, тем более государыня, должна блюсти и свою честь, и честь супруга. Или хотя бы думать о том, что надо показывать, а что – сохранять в тайне.
Весь расчет Шани строился на том, что Гвель не додумается снять украшение, не имея опыта в амурных делах на стороне. В конце концов, ничего личного, это простой гамбит. Отдали фигуру – выиграли игру. Жаль, что в Аальхарне так никто и не додумался до шахмат, тогда история здесь наверняка пошла бы по иному пути.
У государыни осталась четверть часа спокойного сна. Затем Шани трогательно разбудит ее поцелуем и велит собираться, от всей души сетуя на то, что не может ни проводить ее, ни остаться с ней навсегда. Гвель, сердце мое, ну почему мы не встретились семь лет назад? Все могло бы сложиться иначе, мы были бы счастливы, и нам не пришлось бы прятаться, встречаясь урывками.
Какая пошлость, черт побери, скривился Шани. Какая гадкая копеечная пошлость. И ведь ей верят, на нее ведутся и искренне желают ее слушать, и он научился произносить эти слова без малейшего сомнения в голосе. Даже не тошнит от этой липкой сладкой лжи, и Гвель в нем нисколько не сомневается, она искренне убеждена в том, что декан инквизиции влюбился в нее со всем пылом и тяжелой страстью жестокого человека, занимающего одну из верхних ступеней иерархической лестницы.
Неужели женщинам в самом деле нравятся властные садисты? Или все они мечтают исправить законченного подонка своей нежной любовью? Если так, то правы те, кто считает Гвель слабоумной. Интересно, Луш отправит ее в ссылку или, по старому обычаю, в мешок – ив воду? Да и неважно, по большому счету, никого не волнует судьба снятой с доски фигуры. Сегодня вечером будет реализован второй этап его плана, потом останутся уже мелочи, хотя и важные.
В рамках подготовки к мелочам он вчера приказал Яравне прийти в его особняк. Когда же до смерти перепуганная сводня возникла на пороге, то Шани выволок Софью в гостиную – по старинной привычке, за волосы – и, пнув как следует для скорости, сказал, что ему не надобны шлюхи, которые рады услужить двум господам. Ему не нужны неожиданности ни в плане сплетен, ни в отношении здоровья. Он слишком уважает и себя, и свой чин, чтобы делиться с кем-то выбранной им женщиной. В конце концов это полностью нарушает их договор! Яравна плакала, причитала, взывала к милосердию, однако под угрозой костра ей пришлось вернуть половину денег, уплаченных при покупке Софьи. Девушка получила напоказ несколько воспитательных заушений от госпожи, которая надеялась тем самым смягчить сердце декана, но, в конце концов, рыдающим женщинам пришлось покинуть его дом ни с чем.
Софья не осталась в обиде. Каждый тумак принес ей пять золотых монет на счет. Шани искренне симпатизировал бедной девушке и никогда не экономил на мелочах. Еще вчера по столице поползли слухи. Когда требовалось, верная прислуга декана охотно распускала язык, так что все желающие смогли узнать подробности изгнания фаворитки. А сегодня днем новости дошли и до Луша: если Шани все правильно рассчитал, то вечером государь разберется со своими семейными проблемами, а завтра утром пошлет гонца в приют Яравны – забирать свою розу в личное неограниченное пользование.
А там его будут ждать новости.
– Мерзость, – сказал Шани вслух. Какая мерзость, будь оно все трижды и три раза проклято. Он ведь никогда таким не был. Он и представить не мог, что ради высокого кресла будет рубить мизинцы юным девушкам и шантажировать их отцов. Он бы и в страшном сне не увидел, что соблазняет ненужную и откровенно неприятную ему женщину – просто потому, что это необходимо для дела. Он еще и Софью бил – пусть они так договорились, пусть он заплатил ей за каждую царапинку на нежной коже – но ведь бил, и в полную силу. И семеро повешенных охранцев – он невозмутимо наблюдал за их муками, слышал их жалкие мольбы и вопли страха и боли, но ничего не сделал. Хельга, наверно, отвернулась бы от него с брезгливой гримасой. Рядом бы стоять не захотела.
На мгновение мелькнула картинка: солнечный свет в раскрытом окне, свежая, синяя, радостная весна, Хельга листает рукопись «Ромуша и Юлеты». Воспоминание язвило и жгло: Шани стиснул зубы и зашипел от боли. На самом деле все было просто – пришел властолюбивый негодяй и отобрал у него Хельгу: цинично, легко, походя. Все, что Шани уже сделал и сделает, ее не вернет: Хельга умерла, мстить нет смысла. Она вряд ли одобрила бы подобное развитие событий.
– Лавину не остановить, – произнес Шани вслух и несколько раз провел по волосам деревянным гребнем.
Вот и все, он готов разыграть последние козырные карты.
