Луш отшатнулся в сторону, всхлипнул, задыхаясь, наткнулся на табурет дознавателя возле дыбы и, рухнув на него, закрыл лицо ладонями. Все в нем словно дрожало и рвалось, казалось, что внешний и внутренний мир утратили основы и полетели в никуда, навсегда лишившись орбит. Софья, Софья, Софья. Нежная, добрая девочка, ставшая грудой парного мяса. Как же так, за что?
В руку Луша всунули что-то холодное, а саму руку подняли ко рту. Нос царапнул резкий запах успокоительной смеси. Луш сделал глоток, затем второй и отстранение подумал, что лучше бы шеф-инквизитор его отравил. Жизнь утратила смысл, жить было незачем. Жена выставила его дураком и рогоносцем, а Софью убили. Искромсали и убили.
– Пей, пей. Полегчает.
Луш допил смесь и слепо поставил бокал на заваленный бумагами стол. Мимо, конечно, – хрусталь печально звякнул о мраморные плиты пола. Торн, который уже успел отойти к столу с мертвой Софьей, брезгливо скривился.
– Посуду-то мне не бей. Тут тебе не владыческие закрома.
– Ублюдок, – выдохнул Луш. – Какая мразь! Ненавижу тебя.
Шеф-инквизитор безразлично пожал плечами. Наверно, по долгу службы ему приходилось слушать и не такие речи.
– Я-то тут при чем? Ты сам указ подписал. Мог бы и помиловать. Сам свою зазнобу не пожалел, почему я должен?
Луш охнул и схватился за голову. Ведь и правда подписал и не прочитал, что подписывает, – у него в тот момент ум за разум заходил.
– Тварь, – простонал государь. – Тварь такая…
– А не надо ворожить, – с какой-то веселой беззаботностью произнес Торн и бросил тряпку для обмывания в ковшик с водой. – Не надо жир с мертвецов по кладбищам срезать. Не надо клей из костей варить. Живи порядочно, веруй в Заступника и не греши – и кто тебя тронет?
– Да ты что несешь! – взревел Луш и вскочил, но внезапно сердце кольнуло тупой иглой боли, и он рухнул обратно на табурет. – Какой жир? Какой клей? Ты же с ней просто счеты свел! И ни за что, не было у нас ничего!
Торн с отсутствующим взглядом пожал плечами и принялся осторожно обмывать девичье тело. Розовые ручейки воды закапали со стола, стекая с изувеченного тела Софьи; Луш кусал губы, искренне стараясь не смотреть, но не имея сил отвести взгляд. Покойница словно притягивала его: он то опускал голову, то смотрел снова.
– Мне, наверно, надо было вас из кровати вытащить, – с той же отстраненностью сказал шеф-инквизитор. – Ну да ладно, ерунда все это. Ты со своей бабой порядок навел, я со своей. Каждый в меру понимания и разумения. В конце концов, это моя работа – ересь давить и ведьм со свету сживать.
Луш провел ладонями по щекам, вытирая слезы. Окровавленная кукла лежала на столе и не имела никакого отношения к Софье. И самой Софьи здесь больше не было. Луш потерял ее навсегда.
Это осознание потери было настолько тяжелым, что Луш сжал зубы и глухо взвыл, словно смертельно раненное животное. Торн посмотрел на него без сочувствия, но спокойно, и произнес:
– Давай вон еще микстурки накапай. Так оно вернее будет. Поверь специалисту.
Какая, к Змеедушцу, микстурка, устало подумал Луш и нашел в себе силы подняться с табурета. Подойдя к столу, он взглянул в мертвое дорогое лицо и на мгновение ощутил, как что-то умирает в нем самом – воспоминание об их первой встрече в театре, сумерки в оранжерее, осенний парк… Листва срывалась с деревьев, далекий оркестр играл увертюру, занавес взмывал вверх, и Софья уходила, становясь прошлым из близкого и родного настоящего. Луш закусил губу, чтобы не расплакаться снова, и внезапно вспомнил покойную девчонку-фаворитку Торна, которая точно так же кусала губы, чтобы не кричать, когда ее насиловали и били.
– Отомстил, значит, – хрипло сказал Луш. – Отомстил.
Торн вопросительно поднял бровь и принялся неторопливо смывать кровь с бедер девушки.
– Ты о чем?
– О девке твоей, – процедил Луш. – Инквизиторша переодетая.
Торн равнодушно посмотрел на государя и вернулся к прерванному занятию. Его лицо осталось непробиваемо спокойным.
– У меня таких девок, знаешь ли… В очереди стоят. За всех мстить – мстилка отвалится.
– Отомстил, – повторил Луш. – Доволен, наверно.
– Не знаю, – ответил Торн. – Не надо было тебе на чужой каравай рот разевать. Я про Софью, не про старое.
Луш протянул руку и дотронулся до бедра Софьи. Кровь застыла там отвратительной, еще теплой пленкой – и Луш как-то вдруг понял, откуда она там взялась.
– Ты ее своим псам цепным на откуп отдал? – с горечью произнес он, уже зная, какой последует ответ.
Торн усмехнулся и отжал тряпку в ковшике. Вода там давно обрела тошнотворный красный цвет.
– А что такое? Палач тоже человек, у него потребности. А мне не жалко.
– Урод, – выдохнул Луш.
Софья так и будет лежать здесь и смотреть в никуда пустыми глазами – так могла бы смотреть мертвая русалка, вытащенная на берег. И спасти ее
