– Очень люблю, ваше величество. Но, к сожалению, они уже отцветают. А так жалко!
Лето в Аальхарне было недолгим, и местные цветы постепенно увядали, грустно склоняя головы к траве. Луш довольно улыбнулся и взял девушку под руку – Софья вздрогнула от неожиданности, но руки не отняла.
– Тогда вам стоит побывать во дворцовой оранжерее, – произнес государь и повлек Софью к лестнице.
Успев за два часа карнавала устать от шума и пестроты масок, Гвель присела на кресло в той части зала, которая традиционно отводилась для отдыха монарших особ, и принялась приводить в порядок макияж, который, впрочем, нисколько не нуждался в коррекции. Настроения развлекаться и веселиться не было. Никакого. Гвель чувствовала, что сейчас расплачется. Фрейлины, которые при ее появлении заговорили было о театре и нашумевшей трагедии Дрегиля, дружно умолкли, повинуясь нервному мановению кисточки для пудры в руке госпожи.
И все ведь смотрят на эту гадкую девчонку! Даже старики министры, из которых еще в прошлом веке песок сыпался, глазок своих масленых с нее не сводят, что уж говорить о молодежи! Гвель шмыгнула носом и энергично плюнула в коробочку с тушью для ресниц, представляя, что плюет в физиономию этой девки. Так ей, так! Сперва бриллианты, а затем изумруд. И какой изумруд! Такого даже языческие государи не носили, а они-то знали толк в драгоценностях. Кому нужны эти жалкие камешки, которые сейчас украшают шею и руки государыни? Никто на них не смотрит, никто ее не видит, никому она не нужна – даже собственному мужу, который уже куда-то удрал под шумок. Наверняка напивается с кем-нибудь из старых приятелей, а до жены ему и дела нет.
– Ваше величество, добрый вечер.
Гвель оторвалась от своего зеркальца и увидела декана Торна. Ну надо же, трезвый. Кто бы мог подумать! Вроде совсем недавно все кабаки в столице обошел – а еще лицо высокого звания! – а сейчас только поглядите, благородный кавалер.
– А я на вас обижена, господин декан, – без обиняков сообщила Гвель и отвернулась.
Фрейлины вспорхнули со своих мест, словно стайка пестрых экзотических птичек, и исчезли, оставив владычицу вдвоем с собеседником. Шани присел рядом на банкетку и осведомился:
– Чем же я успел заслужить вашу немилость?
Гвель презрительно усмехнулась.
– Тем, что ваша дама носит неподобающие ее статусу украшения. В конце концов, это неприлично. Где вы ее откопали, эту… – Гвель сделала паузу, пытаясь подобрать словечко похлеще, но в итоге произнесла просто: – Кокетку?
Шани невозмутимо пожал плечами.
– Да там же, где и все откапывают, ваше величество. У Яравны.
Гвель задохнулась от гнева. Какая-то продажная девка, которая живет по желтому билету, какая-то жалкая лоретка – и щеголяет при дворе! В таких украшениях! Нет, надо снова звать лекарника: похоже, у нее опять будет разлитие желчи, но на сей раз от ярости и гнева.
– Вы беспардонный наглец, каких белый свет не видывал! – воскликнула Гвель. – Вы… вы негодяй! Вы бессовестный бесстыдник! Привели во дворец свою куртизанку! Где ваша совесть, в конце концов? Вспомните, какой пост вы занимаете!
Шани понимающе усмехнулся и взял Гвель за руку – крепко и уверенно, словно имел на это полное право. Гвель захотела было вырвать руку из его твердых сухих ладоней, но подумала – и не стала. Слишком уж властным было прикосновение.
– Госпожа моя, ну разве к лицу вам такая зависть? – негромко спросил Шани. – Вам, главной звезде на нашем небосклоне, стоит ли завидовать случайному метеору, который погаснет через несколько мгновений, и никто о нем не вспомнит? Подумаешь, какие-то украшения. Вы и сами прекрасно понимаете, что это мелочи.
– Мелочи? – воскликнула Гвель и нервно принялась обмахиваться пушистым веером из белых перьев. – Ну знаете!
– Знаю, – кивнул Шани. Его холодная уверенность почему-то успокаивала Гвель и одновременно внушала ей какое-то странное, незнакомое чувство – словно ее подхватило ураганом и несет неведомо куда, но от этого не страшно и не больно, а тепло и сладко. – Если я надену этот изумруд на пса, то разве вы сочтете собаку соперницей? А моя нынешняя подруга рядом с вами даже меньше, чем собака.
Гвель кокетливо улыбнулась, и нервные движения ее веера стали более спокойными и плавными.
– Что ж, ваша неусыпность, вы очень убедительны, – промолвила она ласково и добавила: – Пожалуй, я вам поверю.
– Замечательно, – откликнулся Шани. – Мне слишком тяжело быть у вас в опале, – он осмотрелся, что-то быстро прикидывая, и спросил: – А как вы отнесетесь к тому, чтобы мы сейчас покинули весь этот шум и отправились прогуляться… ну, скажем, в оранжерею?
Домой они снова добирались по отдельности, но Софья почти заснула, когда внизу хлопнула дверь, и голос камердинера сонно забубнил, докладывая о том, что случилось днем. Выбравшись из постели и быстро накинув халат, Софья выскользнула из спальни и вышла на лестницу. Камердинер помогал хозяину дома снять плащ и уличную обувь и обстоятельно толковал о том, что на углу поставили нового будочника, ужин уже поставили разогревать, а из Квета Запольского пару часов назад пришло толстенное письмо от некоего Алека Вучича.
– Добрый вечер, – сказала Софья.
Шани поднял голову и взглянул на девушку.