прошлого все ж таки приучили Ратникова быть очень внимательным к любым мелочам. Вот и насчет дощечки он точно помнил. А раз так… значит — брал кто-то досочку, а может, и рисунок. Вытаскивал из сундука, кому-то носил, показывал.
Кто? Кому?
Да кто угодно — никакого замка на двери каморки не было, она лишь изнутри на засов запиралась. Да и зачем тут замок? Не нужен, красть нечего, да и не имелось на усадьбе воров. Давно б уж вычислили да отрубили руки.
Молодой человек задумчиво покачал головой — однако! Кто-то ведь в его сундуке рылся. И хорошо бы узнать — кто?
Рыжий Кузьма? Рахман-управитель? Шитгай?
Ну, Шитгай вряд ли руки будет пачкать — не так воспитан, все ж — степной багатур, никак негоже в чужих вещах тайком от хозяина шарить. А вот эти двое — Кузьма с Рахманом — могли. Запросто могли — сволочи те еще.
Выскочив на крыльцо, Ратников заметил у разбитой на заднем дворе юрты друзей — Утчигина, Джангазака, Уриу. То ли они боролись, то ли снеговика лепили — в общем, бездельничали.
Ухмыльнувшись, молодой человек замахал руками:
— Эй, эй, парни! Арьки не хотите ли выпить?
— Я — выпью! — радостно откликнулся Утчигин. — А тем пучеглазым сойкам еще рано.
— Сам ты сойка! — Уриу обиделся, но насчет выпивки не настаивал — все же понимал, что и в самом деле по всем степным законам возрастом для пьянства еще никак не вышел.
А вот Утчигин — вполне уже. В пятнадцать лет самое то — пьянствовать. И пьянеешь быстро, и с похмелья голова не так трещит — организм-то еще молод.
— Хэй, хэй, брат, я уже иду, да?
— Иди, иди… арьку только не забудь, возьми кувшин на кухне.
— А мне дадут?
— Пусть только попробуют не дать — госпоже-то на опохмелку.
И вот уже сели со всей степенностью, как и положено багатурам. Степенно налили, степенно выпили, закусили твердым овечьим сыром — соленым, аж скулы свело.
— Йэх! — шумно выдохнув, Утчигин почесал за ухом. — Забористая.
— Это сыр забористый, а не арька. Слышь, брате, ты Рахмана или Кузьму, случайно, у каморки моей не видал?
— Не, не видал — да они к тебе и не ходят. Боятся.
— Не видал, значит…
— Их не видал. Видал Анфиску.
— Кого? — Михаил похлопал глазами. — Анфиску? И что ей тут надо было?
— Не знаю, чего надо, а в каморку твою она вчера заглядывала. Верно, госпожа приказала. Да ты сам-то спроси!
— Спрошу, — пьяно ухмыльнулся Ратников. — А ну, давай, зови Анфиску.
— И позову! — юноша почему-то обрадовался, вскочил. — Может, она с нами и арьки выпьет?
Миша и слова сказать не успел, как Утчигин нахлобучил на голову мохнатую свою шапку да исчез с глаз долой. Впрочем, быстро вернулся — не один, с девушкой.
— Ну, вот она — Анфиска! Садись, садись, Анфиска-хатунь, сейчас арьку пить будем. Ой, брат! У тебя и кружки-то третьей нет. Я сейчас сбегаю!
— Давай, беги. На скорости только не разбейся и об порог сапогами не зацепись. Ну… — Ратников хмуро взглянул на девчонку. — Сказывай, кому восковую дощечку показывала?
— Я?!
— Только не лги, а то попрошу госпожу тебя дяде Мише, князю, продать. Он давно просит.
— Этот пьяница-то? Похотливец? Ой, господине-е-е… не продавай, Христом Богом молю!
Анфиска грохнулась на колени и тихонько завыла.
Михаилу стало совестно — он вовсе не собирался обижать девчонку, просто хотел немножко наехать… Наехал. И, наверное, зря. Анфиска-то в его каморку могла и просто так зайти — прибраться.
— Да поднимись ты. Говорю же — не вой! Просто поведай… я ж к тебе добр.
Девчонка подняла голову и всхлипнула:
— Только ты, Мисаиле, хозяйку попроси, чтоб меня похотливцу пьяному не продавала.
Ага… вон оно что. Не зря, выходит, наехал-то!
— Конечно, попрошу, душа моя! Ты ж меня знаешь. Вставай, вставай… на вот, арьки хлебни, да не поперхнись только.
