— Не люблю я эту арьку… горькая. Лучше б Утчигин бражки принес.
— Так сейчас и пошлем. Ну? Так кому же?
— Парень один подошел, третьего дня еще, — начала колоться Анфиска. — Весь такой пригожий, светленький — кыпчак или из наших, русских. По- нашему говорил чисто. Я как раз для кухни в обжорном ряду мелочь какую-то покупала.
— Ага, ага… И вьюнош этот тебе сразу понравился. Еще бы — весь такой из себя, да еще и пряниками, поди, угощал.
— Щербетом… у-у-у… Мисаиле! Ты точно с хозяйкой поговоришь?
— Сказал же уже!
— А вот и я! — не дав договорить, в каморку вбежал Утчигин с небольшим бурдючком под мышкой. — Арьку принес, едва выпросил. Эти сойки еще…
— Ага, не прошло и года. Давай сюда бурдюк, да дуй обратно — Анфиска бражки хочет!
— Бражки? Это я сейчас… мигом…
Парень исчез за дверью, и Ратников продолжил беседу:
— Ну? Дальше-то что? Ты говори, говори.
— Угостил щербетом, потом проводил… про тебя выспрашивал.
— Выспрашивал?
— Ну, дома ли, мол? Я сказал — не знаю, а он — мол, поглядим. Мол, хозяин его тебе одну вещицу продал, да по недогляду — плохую. И надо бы заменить. Я его к нашим воротам и привела, коли такое дело. А тебя, Мисаиле, не было, и хозяйки не было, вообще почти никого… А парень этот мне — проведи да проведи в дом. Я — девушка честная, не стала — человек-то чужой. А он и не упрашивал, улыбнулся, сказал — нельзя, так нельзя. Но, мол, хозяин его гневаться шибко будет, мол, хоть одним глазком взглянуть бы… И знаешь, даже ведь не знал, какая вещь, вот! Говорит, хозяин спохватился да забыл сказать… а он спросить позабыл — чучело.
— Что же, он тебя так и попросил — найди то, не знаю что, да принеси взглянуть? — удивился Ратников.
— Ну, почти что так, — девчонка кивнула. — Сказал — увидишь какую-нибудь необычную редкую вещь, ее и неси… Я и принесла. Дощечки эти… рисунок.
— А он что?
— Да ничего. Осмотрел все внимательно, да вернул. Сказал, что все накрепко запомнил и хозяину скажет.
— Ишь ты. Ладно. А больше парень этот сюда не приходил?
— Да нет. Может, придет еще? Ты, Мисаиле, скажи, если что не так…
— Он про себя-то хоть что-нибудь говорил?
— Не… Про меня больше, — девушка вдруг зарделась. — Какая я красивая, да какие глазам у меня красивые, да косы… Мол, никогда он таких дев красных не видел.
— Оно понятно. А как выглядел, говоришь? Приметы какие-нибудь запомнила?
— Конечно, запомнила, нешто я дура?
— Ну-ну?
— Светленький, глаза большие, серые… И это — в шапке!
— А кафтан, кафтан какой был?
— Темный… кажется.
— А может, армяк?
— Может… у-у-у-у…
— Да не реви ты, сколько можно уже говорить? Где там этот чертов Утчигин с бражкой?
«Чертов Утчигин» ворвался тут же, словно бы стоял за дверью. Ухмыльнулся, поставив на стол глиняную большую корчагу:
— Вот она, бражка-то! Вкусная.
— Ты уже, я смотрю, попробовал!
— А чего же? Нешто какую-нибудь гниль нести? Счас, разолью, подставляйте кружицы… А эти-то сойки, слышь, Мисаиле, Уриу с Джангазаком, по двору ходят, облизываются, с золотарем каким-то болтают.
— С золотарем?
— По запаху чувствуется. Я ему сказал, что у нас выгребные ямы почищены, чтоб не стоял зря… Эй, эй, Мисаил! Куда ты?
Выскочив во двор, Ратников сразу же увидел стоявшего у ворот Кольку Вонючку, и помахал золотарю рукой.
Подойдя к крыльцу, юноша поклонился и вытащил из-за пазухи пахнущую дерьмом — а то чем же? — тряпицу. Развернул:
— Это ты искал, господине?
